Перпетуя, или Привычка к несчастью - [75]

Знаете, составить подобный отчет не так уж трудно: эти стереотипные формулировки я повторяю начиная с шестидесятого года. Политическая провокация — и дело с концом, ни у кого никаких сомнений. Никому и в голову не придет в чем-нибудь разбираться. Недаром же я сижу на этом месте уже пятнадцать лет. Переночуйте сегодня у меня, если хотите, а завтра уедете. Так вот, я здесь уже пятнадцать лет. Сначала я был мелкой сошкой — всего-навсего помощником жандарма.

— Сначала — это когда же? До независимости?

— Так точно. Я был помощником жандарма, работал под началом одного бригадира, тубаба. Я внимательно наблюдал за ним — это был настоящий артист. Если кто-нибудь из его собратьев убивал во время драки в дансинге какого-нибудь беднягу — а это случалось чаще, чем принято думать, особенно с этими молодыми тубабами, которые каждую субботу являются в дансинг кадрить девочек, — он тут же объявлял о политической провокации: человек, павший жертвой, осмелился оскорбить родину-мать. И делу конец. Правда, надо отдать ему должное: точно так же он выгораживал и некоторых африканцев. Помню, был один тип, из молодых, он тоже вроде вас обожал свою сестренку. И вот однажды богатый коммерсант с запада — впрочем, он и по сей день проживает в Нтермелене, — так вот он похитил девочку, уже не помню точно, каким образом, наверное подстерег ее возле школы и пообещал ей конфет.

— Сколько лет было девочке?

— Тринадцать-четырнадцать, а может, пятнадцать. Брат врывается к коммерсанту в дом и требует вернуть домой сестру, завязалась драка, ну и его, конечно, ухлопали. И опять-таки дело было представлено так, будто все это политическая провокация.

А так как коммерсант был другом губернатора провинции, то его жертву, естественно, объявили активистом подпольной организации — он якобы пытался выманить у коммерсанта деньги, чтобы пополнить казну своей партии. Этот тубаб был мудрец. Я всем ему обязан. После объявления независимости ему пришлось расстаться со своим местом, ах, мой дорогой, видели бы вы его в тот момент! Впрочем, он напрасно расстраивался.

— Он остался?

— Конечно. Дальше Фор-Негра он не уехал и занимает сейчас там еще более высокий пост, чем здесь. Вообще-то говоря, в Фор-Негре остались одни тубабы, я просто поразился, когда ездил туда три месяца назад. И не только в полиции, всюду: в армии, в больницах, в школах, на железных дорогах, в магазинах, в порту — одним словом, всюду.

— Выходит, все осталось так, как до независимости?

— Я склонен думать, что их у нас стало даже больше, хотя после провозглашения независимости прошло уже почти десять лет.

— И что же?

— Видите ли, я делаю то, что мне велят. Мне не слишком повезло с ученьем, и я не знаю «воок», наверное, те, кто учились и знают «воок» лучше меня, могут понять, что происходит, особенно если они из бывших рубенистов, вроде вас. Как видите, я неплохой полицейский — мне все известно. В этом суть нашего ремесла — все знать. А большего и не надо. Все знать, но держать язык за зубами. Да вот возьмем, к примеру, рубенистов: о них идет слава как о несгибаемых патриотах, а между тем многие из них примкнули теперь к сторонникам Его превосходительства, и таких все больше и больше. Стало быть, они верят в его патриотизм? Может быть, у президента своя особая тактика, которую мы поймем позже? Почему же я тогда не должен ему верить? Ведь в том-то и состоит дисциплина — мы должны полностью доверять руководству. Не могут же руководители раскрывать всем свои тайные мысли на площади, перед толпой.

Норбер достал из ящика своего стола бутылку марочного виски «Джонни Уолкер» и два стакана. Ему захотелось чокнуться с бывшим рубенистом. Выпив залпом половину своего стакана, он продолжал:

— До независимости богатые коммерсанты Нтермелена, и особенно тубабы, собратья бывшего бригадира, целыми ящиками присылали ему это добро, чтобы умаслить начальника. Только не подумайте, что он хоть когда-нибудь делился с нами, своими помощниками. Теперь же виски присылают мне. Что вы скажете об этом?

— Мне кажется, что получать от коммерсантов виски — это не так уж много.

— Мне тоже. Но это лучше, чем ничего, разве не так? Я вот иногда спрашиваю себя: а сами-то ученые хоть в чем-нибудь разбираются? Я не хотел вас обидеть, поймите меня, ведь мы же с вами земляки, я тоже, как и вы, родился в окрестностях Нтермелена. Не обижайтесь на меня.

— Да что вы!

— В шестьдесят шестом году, в августе, мой племянник вернулся из Европы дипломированным врачом! Да, да, он стал самым настоящим врачом, причем свой диплом он получил не где-нибудь, а в Париже, так что эта бумажка чего-нибудь стоит. И что же вы думаете? В течение шести месяцев он не мог устроиться на работу. А раз нет работы, нет и денег. К счастью, его отец, пенсионер, работавший прежде в министерстве здравоохранения, имел возможность приютить и прокормить его. А представьте себе положение молодого человека, который не может рассчитывать на чью-либо помощь, — ведь таких большинство среди молодежи, вернувшейся из Европы! Вот и мой племянник уехал! Говорят, будто он нашел работу в Алжире. Но посудите сами, выгодно ли это нашему государству?