Перо и крест - [19]
Глава II Жертвы смуты
Растлеваемо было богатство, оскудевали красота и слава, отринуто от любви человеколюбия уходило с земли нашей родовое владычество, оскудели города, оскудели люди. Не оскудела мерзость, и вырос плод греха, взошло дело беззакония, и возненавидели друг друга, и умножились среди нас падения…"
За Великим разорением на Россию надвигалась Смута - время гражданской войны и иностранной интервенции, когда полки неприятелей проскакали по могилам казненных самодержцами полководцев до Волги, когда разоренный и вымирающий от голода народ восстал на своих правителей, а те погрязли в междоусобии и в погоне за призрачной властью готовы были продать страну иноземцам, когда мужественные и честные не знали, на чьей стороне правда, когда лютые преступления против человечности ежеминутно множились и те из духовных пастырей, кто не предал, призывали к массовому человекоубийству во имя господа… Страшна была война, и не менее страшное наследие оставила она в душах людей.
„Что творите, окаянные?! Сотворите едино покаяние, познайте прегрешения ваши, помилуйте наготу свою! И ни один не покаялся, не нашел в себе хоть малого смирения", - автор остановился, прозревая страшную участь Российского государства. Так древле Адам, преступивший божью заповедь, был извержен из рая, потому что „не покаялся к Творцу своему и Создателю, да победит грехи покаянием. Если бы сначала смирился - не навел бы всему роду своему напасть!" Но человек ничему не научился и вместо того, чтобы с раскаянием заглянуть в собственную душу, всюду ищет виновных: объективные обстоятельства, происки тайных врагов…
Человек отложил гусиное перо и отошел от резной дубовой конторки, на верхней крышке которой лежала стопа чистой немецкой бумаги. Лишь несколько листов были свернуты в тетрадь; на верху ее первой страницы значилось: „СЛОВЕСА ДНЕЙ, И ЦАРЕЙ, И СВЯТИТЕЛЕЙ МОСКОВСКИХ", а под заголовком мелко: „Сие князь Иванова слогу Андреевича Хворостинина" [1].
Мелкие частые окошки освещали богатую горницу новопостроенного княжеского терема. Лучики света искрились на золотом шитье покрывавшей стены парчи, заставляли гореть гасившее звук шагов малиновое сукно на полу. За окнами сверкала свежим деревом омытая недавним дождиком восставшая из пепла Москва, плыли в голубом небе светлые кресты церквей, не успевшие потемнеть от непогод. В мягких, тисненой кожи цветных сапогах и длинном широком домашнем кафтане из тонкого узорчатого бархата князь медленно мерил шагами расстояние от низкой, с тяжелым засовом двери до рукописи на конторке. Со двора, через круглые в свинцовом переплете стеклышки окон, смутно доносился голос супруги, распекавшей дворню. Назойливо граяло воронье, гоняемое холопами от жита, еще не сложенного в амбары.
Макнув перо в неистребимые, несмываемые темно-коричневые чернила, князь Иван Андреевич Хворостинин начал новую строку: „Я же, сколько слышал и сколько видел, никак не могу утаить". Он писал, обращаясь к читателю с просьбой верить ему: „Страна Русская и преславный град Москва свидетель словам моим!" Главное, думал князь, писать без „рассечения" правды на упрощенные односторонние взгляды и оценки, не скатываться к голому обличению и восхвалению, продуктам нетерпимости. Воспоминания о Смуте должны быть уроками, а не приговорами.
Итак, страшный голод начала века. Во главе государства - захвативший власть царь Борис Годунов, из бояр. Человек незнакомый с книжным учением, но талантливый. Жалея гибнущих подданных „благоразсудным милосердием", он приказывает кормить людей государственными запасами зерна, раздает деньги, „оскудевая собственные сокровища", совершает подлинный подвиг человеколюбия. Превосходя в милости всех прежних владык, Годунов создает даже специальные команды для христианского погребения погибших от голода.
Годунов был „лукав нравом и властолюбив", но в то же время - великолепный строитель, украсивший города; он укротил лихоимцев, завоевал авторитет в мире и мудростью „как добрый гигант облекшись, принял славу и честь от государей". Однако правил он, разделяя и сталкивая людей. „И озлобил людей своих, и поднял сына на отца и отца на сына, сотворил ненависть и коварство в домах подданных". Годунов поднял рабов на господ, подневольных „работных людей" на свободных, столкнул знать и администрацию, низверг и погубил великое множество „благородных".
Конечно, не деятельность Годунова, а страшные последствия Великого разорения вели страну к Смуте, но Хворостинин верно заметил, что правление Бориса обострило социальные противоречия (достаточно вспомнить указы о закрепощении крестьян и законы о холопстве). Чувствуя, как шатается трон, Годунов „с колдунами совокупился, гадая о будущем, и надежду свою возложил на чародейство". В то же время он творил свой культ, заставляя поклоняться себе, как богу. По безвременной кончине Борис был многими оплакан и с великой честью похоронен.
Сам князь Иван Андреевич юношей присутствовал на похоронах царя Бориса и имел право написать о том, что все тогда головы „от печали восклонили". Сын и наследник Годунова Федор Борисович был всем хорош, но обречен на гибель вместе с переданной ему отцом властью. Поднявшегося тогда Лжедмитрия I Хворостинин обличает как законопреступного обманщика - но обманулись многие, и из Москвы „все навстречу вышли ему и с обилием богатства радостно встретили" нового владыку.
