Пернатый змей - [160]
Однажды ноябрьским вечером Рамон вернулся из долгой поездки в Сонору. От Тепика он ехал посуху, и дважды его останавливало наводнение. Дожди такой поздней осенью были явлением необычным. Вид у него был усталый и отчужденный. У Кэт ёкнуло сердце, когда она подумала: «У него такой отчужденный вид, как у мертвого».
Снова собрались тучи, над горизонтом сверкали молнии. Но вокруг царил покой. Она рано попрощалась и пошла на свою часть веранды, в ее конец, смотревший на озеро. Была полная тьма, только время от времени бледно вспыхивала молния.
Она вздрогнула, когда при очередной вспышке увидела Тересу, сидевшую, опершись спиной о стену открытой террасы и перебирая густые черные волосы Рамона, который лежал, положив голову ей на колени. Они были молчаливы, как опустившаяся ночь.
Кэт ойкнула от неожиданности и сказала:
— Извините! Не знала, что вы здесь.
— Захотелось побыть на воздухе! — проговорил Рамон, пытаясь подняться.
— Ох, лежите, лежите! — воскликнула Кэт. — Какая я глупая, что пришла сюда. Вы устали.
— Да, — сказал он, снова опуская голову. — Устал. Из-за этих людей я чувствую себя совершенно опустошенным. Вот и вернулся к Тересе.
— Да! — сказала Кэт. — Быть Живым Кецалькоатлем непросто. Конечно, они опустошают вас. В самом деле, какой в этом толк? Отдавать себя без остатка?
— Без этого не обойтись, — сказал он. — Перемены необходимы. И кто-то должен их совершить. Порой мне хочется, чтобы это был кто другой, а не я.
— Я тоже хочу этого. И Тереса. Невольно думаешь, не лучше ли быть просто человеком, — сказала на это Кэт.
Но Тереса промолчала.
— Человек делает то, что должен делать. И в конце концов, он всегда просто человек, — сказал Рамон. — А если приходится пролить кровь, что ж — à la guerre comme à la guerre![143]
Его голос звучал во тьме, как голос призрака.
— Ах! — вздохнула Кэт. — Это заставляет задуматься, что такое человек, раз он не может не выступать против всего ужасного, что есть в людях.
На мгновение повисла тишина.
— Человек — это столб крови, обладающей голосом, — сказал он. — И когда этот голос молчит и он просто столб крови, тогда он лучше.
Грустная, она пошла к себе в комнату, слыша бесконечную усталость в его голосе. Будто он впрямь был опустошен и кровь вытекала из него. Такое было ощущение, что это происходит с ней самой.
А если это напряжение убьет его? Тогда, сказала она себе, Сиприано пойдет на попятную и все будет кончено.
Ах, зачем человеку нужно делать такие усилия от имени мерзкого, злобного народа, который не заслуживает этого?! Лучше дать миру погибнуть, если он хочет этого.
Она думала о Тересе, утешавшей его, утешавшей, не говоря ни слова. И он — как огромный беспомощный раненый зверь! Это просто ужасно, право! Ей бы надо было убеждать его, пытаться остановить. Почему мужчинам нужно страдать от бесполезной борьбы и сражений, а потом возвращаться домой к своим женщинам, набираться новых сил?
Для Кэт сражение не стоило одной-единственной раны. Пусть звериный мир мужчин гибнет, если это ему уготовано, и чем быстрей, тем лучше. И пальцем не пошевелите, чтобы предотвратить его гибель. Живите своей драгоценной жизнью, которая дается лишь однажды, и пусть остальное идет собственным адским путем.
Она должна была попытаться не дать Рамону уничтожить себя на этом пути. Пусть бы он был десятирежды Кецалькоатлем. Но не навлекал на себя дьявольскую злобу людей.
И все же он продолжал вести себя по-прежнему. Точно Джоаким. И Тереса с ее молчаливым и бесконечно нежным утешением исцеляла его лучше, чем Кэт со своими увещеваниями и осуждением.
«Ах! — сказала себе Кэт. — Хорошо, что Сиприано солдат и ему не грозят раны души».
В то же время она знала, что без Рамона Сиприано просто орудие и не слишком интересен ей.
Утром Тереса вышла к завтраку одна. Она казалась очень спокойной, пряча свои переживания, как было свойственно этой необычной, смуглой гордой маленькой женщине.
— Как Рамон? — спросила Кэт.
— Он спит, — ответила Тереса.
— Очень хорошо! Вчера вечером он показался мне совершенно измученным.
— Да. — Тереса подняла на Кэт черные глаза, полные невыплаканных слез и мужества, и в глубине — прекрасного, далекого света.
— Я не верю в подобное самопожертвование, — сказала Кэт. — Не верю.
Тереса продолжала все так же смотреть на нее.
— Ах! Он не жертвует собой, — сказала она. — Он верит, что должен делать то, что делает. А раз так, я должна помогать ему.
— Но тогда ты жертвуешь собой ради него, и в такую жертву я тоже не верю, — сказала Кэт.
— О, нет! — быстро ответила Тереса, щеки ее порозовели, темные глаза вспыхнули. — Я не жертвую собой ради Рамона. Если я могу дать ему… близость, когда он в этом нуждается… это не жертва. Это… — Она не закончила, но глаза ее загорелись темным огнем.
— Это любовь, знаю, — сказала Кэт. — Но тебя это тоже изматывает.
— Это не просто любовь, — гордо вспыхнула Тереса. — Я могла бы любить больше, чем одного мужчину: привлекательных мужчин много. Но Рамон! Моя душа с Рамоном. — Слезы подступили у нее к глазам. — Не хочу говорить об этом, — сказала она, вставая. — Но вы больше не касайтесь этого и не судите меня.
