Пермская шкатулка - [37]

В 1927 г. Вернадский принял должность в Йельском университете, где и оставался до конца своей деятельности. Американский период его жизни был временем на удивление плодотворным. За короткое время он опубликовал два учебника по русской истории, биографии Ленина и Богдана Хмельницкого и книгу о русской революции, все работы — на английском. Значительная часть его деятельности была направлена на то, чтобы сделать доступными источники по русской истории для англоязычных читателей; в 1947 г. появился его перевод: «Средневековое русское законодательство»; он сотрудничал в подготовке «Книги первоисточников по русской истории с древних времен до 1917 г.».

В последние годы жизни он внес немалый вклад в создание обобщающего труда по русской истории. В период с 1943 по 1969 год Вернадский опубликовал пять объемных томов, охватывающих русскую историю с древнейших времен до восшествия на престол Петра Великого. Для не русскоязычных читателей эти тома служат памятником его невероятной эрудиции, неустанной работы и его видения России как синтеза восточной, западной и собственной самобытной цивилизации.

Несколько поколений ученых будут помнить профессора Вернадского как человека очень труднодоступного, но постижимого. Его эрудиция была ошеломляющей, и даже в последние годы его память была феноменальной. Для неофитов, кроме всего, он казался человеком учащимся, чья жизнь целиком состояла из чтения, отображения и писательства. И в то же время было легко понять тот подход, которого он придерживался в своих работах. Вернадский всегда находил время и доброе слово для совета новым членам корпорации историков. Более того, до конца жизни он проявлял живейший интерес к работам своих коллег всех наций и возрастов. Наконец, Вернадский был джентльменом в лучшем смысле этого слова: он был

95

тактичен во всех ситуациях, что являлось для него совершенно естественным — теплое приветствие, искренний интерес к личным проблемам или приглашение на рюмочку шерри.

Вряд ли когда-либо мы снова встретим такого ученого с огромной эрудицией, широким кругом интересов и такого истинного джентльмена.

Роберт О. Крамми, Калифорнийский университет, Дэвис.

Можно предположить, что в ноосфере над нами, когда «горит огонь созвездий, принятых над Пермью», гармонию Космоса держат труды отца и сына — Владимира и Георгия Вернадских. А на этом космическом фоне так тепло звучат строки воспоминаний Вернадского-млад- шего о его жизни в Перми в 1917–1918 годах.

ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ Г. В. ВЕРНАДСКОГО

«В начале сентября мы с Ниной выехали в Омск, но доехали только до Перми, где пас задержала железнодорожная забастовка, конца которой не предвиделось. Мы остановились в гостинице. Я познакомился с профессорами Пермского университета, которые отнеслись ко мне с большим дружелюбием. Им как раз оказался нужен профессор новой русской истории (древнюю читал Б. Д. Греков), и они предложили мне эту должность. Я, конечно, с радостью согласился, опять- таки оговорив, что на конец октября должен буду съездить в Петербург. Мы легко нашли себе небольшую квартиру и поселились в Перми. В Омск я телеграфировал о случившемся.

В Петербург я поехал один, оставив Нину в Перми налаживать жизнь там. Я приехал дня за два до защиты диссертации. Петербург произвел на меня мрачное впечатление. Все жили в предчувствии надвигающейся катастрофы. Люди боялись ходить по улицам, особенно по вечерам, когда орудовали всякого рода бандиты. Продукты быстро исчезали. Временное правительство было уже совершенно бессильно.

Я остановился, конечно, у родителей. Большая радость была повидать их. Обдумывая, что мне нужно приготовить, чтоб явиться на защиту диссертации, я сразу натолкнулся на затруднение. По русской университетской традиции, защищающий диссертацию должен был быть во фраке. У меня же был только сюртук. Ничего не оставалось, как нарушить традицию. Впрочем, тогда было уже такое время, что о традициях стали забывать. Я боялся, что из-за начавшейся разрухи

96

мало кто сможет прийти на диспут. Дни были уже короткие, в Петербурге очень рано темнело, а выходить на улицу было рискованно. Не решился прийти Барсков. Все же пришло довольно много народа.

Платонов в своих замечаниях указал мне на несколько мелких ошибок и неточностей в моей книге и задал мне несколько вопросов, на которые я смог ответить. В общем, он признал ценность моего труда. Замечания Шляпкина были, в сущности, библиографическими дополнениями к использованным мной источникам. Тон его был очень благожелательный. Рождественский говорил кратко, сделал несколько мелких замечаний, а в общем одобрил мой труд. Из публики несколько интересных соображений о мистических течениях в русском масонстве высказал Н. П. Киселев. Сказали несколько слов и еще два — три человека. Факультет единогласно присудил мне степень магистра.

После диспута я пригласил к себе, в квартиру родителей, моих оппонентов и несколько друзей. Шляпкин просил его извинить и поехал к себе домой. Кроме Платонова и Рождественского, пришли Приселков, Пресняков, кажется, почти в полном составе «кружок молодых историков» — чай, бутерброды, сладости, вино. Было даже шампанское. И отец и мать принимали участие в оживленной беседе. Атмосфера была дружеская и теплая. Но под этим невольно чувствовалось, что все мы — и вся Россия — на самом краю бездны.