Период распада - [9]

— Армяне едут!

Небритые, озлобленные хари сунулись к машине, открыли бы двери, если бы отец не заставил всех опустить блокировочные шпеньки.

— Выходи, армян! Разбираться будем!

— Погоди! — кто-то протолкался к двери, растолкав остальных, видимо один из организаторов — ты армян?

— Русский! — грубо ответив отец, добавив матерным — не видишь что ли!

— Армян он!

— Вуруб эз![7]

Грязные, жадные руки сунулись в салон машины к сжавшейся в комок на заднем сидении шестилетней Лейле, мать с визгом оттолкнула их. Нелюди, через разбитые стекла лезли в салон.

— Скажи «фынды»!

— Фынды! — повторил отец. Они говорили в доме по-русски, и поэтому он мог легко выговорить это слово, которое армянин не смог бы произнести

— Еще раз!

— Фынды!!! — заорал отец

— Да врет он!

— Харэ, это русский!

— Значит так, Иван — организатор коротким тычком под ребра отогнал кого-то, он был трезв как стеклышко — мы русских не трогаем, мы только армян убиваем. Если увидишь кого из наших — дай три гудка и тихонечко подъезжай. Тогда не тронут тебя. Давай, езжай отсюда, русский.

А рядом, от машины — рукой подать — в неверном свете факелов бесы продолжали свой кровавый танец.

Потом скажут, что в городе были Внутренние войска все это время. Да, они были. Но — не вмешивались. Непонятно почему.

Тихонько плакали на заднем сидении: плакала Лейла, всхлипывала мать — и Москвич уносил их дальне во тьму. В городе больше не было власти — пустые улицы, затаившиеся в страхе дома. Те, кто мог бежать отсюда, бежать от наступающей на город тьмы — уже сделал это. Они были одними из последних.

Милицейский блок-пост они встретили на самой окраине города, он не перекрывал дороге — просто две машины, ГАИшная юркая канарейка Жигули 2102 и солидный, угловатый УАЗ. Несколько милиционеров стояли рядом с машинами, кто-то в милицейской форме, двое — в форме внутренних войск, они выделялись белыми, хорошо видимыми в темноте касками, похожими на пожарные. Один из них, увидев катящийся навстречу Москвич, в котором не было ни единого целого стекла, шагнул вперед, махнул светящейся палкой жезла.

И отец свернул на обочину. Он просто не мог поступить иначе, ведь это были представители власти, представители порядка, представители государства.

Один из милиционеров, не тот что махнул жезлом, не спеша, вразвалочку направился к остановившейся машине.

— Документы — не представляясь, потребовал он

— Товарищ милиционер, это не наша машина, мы от погрома бежим… — сорвавшись от волнения на армянский, зачастил отец и вдруг, в жутком проблеске осознания своей ошибки изо всех сил толкнул сидящего рядом с ним Гагика в бок.

— Беги!!!

Гагика спасло только то, что он играл тем самым шпеньком, что блокирует дверь — и в этот момент шпенек оказался открытым. Охнув, ничего не понимающий Гагик вывалился на обочину за долю секунды до того, как длинная автоматная очередь по салону перерезала пополам отца.

— Держи пацана!

Перепрыгнув кювет, Гагик маханул в темноту. Над самой головой, обдавая своим смертоносным дыханием прошла пущенная веером с дороги автоматная очередь, потом еще одна врезалась в землю левее, заставив мигом осиротевшего армянского пацана скакнуть вправо как зайца. Менты не пошли искать его — темно, да и на дороге есть другие, более интересные дела. А тот, кто когда то был сумгаитским пацаном Гагиком, пионером и боксером, слепо бежал напролом через темноту, не зная, кто он, куда он бежит и зачем. Единственно, чего он смертельно боялся сейчас — смерти он уже не боялся — это оглянуться. Оглядываться назад было нельзя.

За ночь и начало следующего дня он пробежал без остановки, без дороги больше пятидесяти километров, прежде чем вышел к своим, к армянам. Семья по фамилии Бабаян приютила его — потом, когда пришла пора получать документы, он назвал эту фамилию, и стал Гагиком Бабаяном, жителем Нагорно-Карабахской, никем не признанной и уже находившейся в огне необъявленной войны республики.

Потом, много лет спустя, уже будучи офицером Министерства национальной безопасности[8] Армении, полковник Бабаян узнал, что стало с его семьей. Вошедшие в город на усмирение солдаты воздушно-десантных войск при прочесывании местности нашли на окраине Сумгаита простреленный, с залитым кровью салоном, небрежно спихнутый в кювет старенький Москвич. Чуть в стороне, в канаве, нашли большую, воняющую горелым мясом кучу. Это не было человеческими останками, это было именно кучей, когда непонятно, кому принадлежат эти останки и даже сколько людей нашли здесь свою смерть. Желая преуменьшить масштабы трагедии, руководство Азербайджанской ССР приказывало развозить найденные трупы по всем моргам республики, там регистрировать их как неопознанные и, если в течение нескольких дней труп никто не опознавал и не востребовал — его так и хоронили в общей могиле, как неопознанного — тихо и быстро. Даже по самым скромным подсчетам тогда, в Сумгаите за три дня убили более сотни армян, некоторые семьи вырезали подчистую. Погибло бы еще больше — если бы не сохранившие человеческий облик азербайджанцы, прячущие в своих квартирах армянские семьи от озверевших от крови и анаши