Перикл - [23]

   — Я хотела бы воспользоваться своими натираниями и содой, — сказала служанкам Аспасия. — Принесите мои вещи и тот сундук, в котором одежда.

Не успела Аспасия раздеться, как вместе со служанками, принёсшими сундуки, в ванную вошла Феодота.

Бросила быстрый взгляд на обнажённую Аспасию, потом на сундуки и спросила:

   — Покажешь, что у тебя там?

   — Конечно, — ответила Аспасия, сняла с шеи шёлковый шнурок с ключиками и открыла обитый медью сундучок, в котором хранились всевозможные косметические безделушки: изящные флакончики с маслами и красками, блестящие миниатюрные кусачки для обрезки ногтей — их она приобрела ещё в Милете, — ножницы, подаренные ей братом Феодоты, зеркала с позолоченной отражающей поверхностью, принадлежащие некогда её матери и, значит, купленные отцом, баночки с гримом, коробка с тончайшего помола содой для мытья тела, два парика — один белый, другой огненно-рыжий, которые она никогда не надевала: у неё были свои прекрасные волосы, золотисто-белые, какие редко встретишь у гречанок, тут же были румяна, белила, мирра, пемза — пемзой хорошо очищаются от грубой кожи подошвы ног. Первое, что взяла в руки любопытная Феодота, были яркие нагрудные ленты.

   — Ты можешь вполне обходиться без них, думаю, — улыбаясь, сказала она Аспасии. — У тебя такие аккуратные и упругие груди, как яблочки.

Аспасия немного смутилась и прикрыла груди руками.

   — Зачем же прячешь? — громко рассмеялась Феодота. — Это ты должна показывать прежде всего.

Потом они рассматривали пурпурные кружевные оборки и другие ленты — для ягодиц.

Феодота жадно принюхивалась к мазям, изготовленным из разных водорослей, семян и трав, хвалила, быстро узнавала, какая мазь для чего предназначается, — у самой в настенных шкафах стояли десятки таких же баночек.

Затем они раскрыли шкатулку с украшениями, в которой заключалось всё богатство Аспасии — золотые серёжки, гребни, колье и браслеты с драгоценными камнями, колечки, пряжки, цепочки, цветные камешки в булавках, которые можно было прикреплять к пряжкам, застёжкам для волос, ремешкам для лодыжек.

Платьев у Аспасии было хоть и немного, но все сшиты на манер тех, что носят богатые гетеры: мягкое шерстяное одеяние так и заскользило по рукам Феодоты — такое оно было тонкое и шелковистое; утренний наряд, в котором удобно сидеть перед зеркалом, — белый, почти прозрачный, с узорами на груди из золотых змеек; платье, окаймлённое ярким пурпуром с двух сторон, — в таком женщину увидит даже слепой, а зрячий обомлеет от восхищения; платье со шлейфом, длинное, нарядное, для торжественных выходов, — в таком может выйти к гостям и царица.

   — Я покажу тебя сегодня же, — сказала Аспасии Феодота. — Но это не значит, что ты сегодня же кому-то достанешься. Нет, ты слишком большая драгоценность, чтобы оказаться в руках первого, кто тебя пожелает. Тебя ждёт великая судьба.

Аспасия совсем разнежилась, пока служанки мыли и умащивали её маслами и благовониями — не хотела вставать с мягкого тёплого ложа, её клонило в дрёму, капризничала, когда её одевали, потребовала, чтобы вместо воды ей подали сладкого вина.

Служанки Феодоты изящно завили ей волосы, подстригли и отполировали ногти, покрыв их затем золотой пудрой, сами выбрали для неё украшения — ожерелье, браслеты и серьги, нарядили в благоухающее пурпурное платье, в расшитые золотом белые туфельки, а к ремешкам на лодыжках прикололи сверкающие радужными искрами камешки.

Привели к Феодоте, которая сидела в своей светлой комнате с завешенной зелёной вуалью дверью, выходящей на широкий балкон, тянущийся вдоль всего перистиля.

Феодота куталась в длинный белый пеплос, сквозь который просвечивали груди и плечи; игриво встряхнув головой, отчего распущенные чёрные волосы вздыбились как грозовая туча, в которой бриллиантовой молнией сверкнул камень диадемы, она развела руками от восторга, увидев красавицу Аспасию, и сказала:

   — Хороша! Будешь стоять справа и чуть поодаль от меня, когда я стану позировать старику Полигноту.

   — Позировать? Старику? Зачем? — удивилась Аспасия. — И что это значит — позировать? Становиться в разные позы?

   — Фу! — махнула на неё рукой Феодота. — Я и забыла, что ты островитянка.

   — Я из Милета, — напомнила Феодоте Аспасия.

   — Это всё равно. Позировать — это значит находиться перед живописцем, который тебя рисует, быть ему натурщицей. Сегодня меня будет рисовать сам старик Полигнот.

— Чем же он знаменит? Ты сказала: «Сам старик Полигнот...»

   — Когда побываешь в Пёстрой Стое, тогда поймёшь. Там на стене есть его картина, которая называется «Греки после взятия Илиона». Ты должна знать, что такое Илион, если правда, что ты читала Гомера.

   — Я читала Гомера и знаю, где Илион, куда Агамемнон, царь Микен, привёл войско, чтобы отбить у Париса Елену, жену своего брата Менелая...

   — Хорошо, хорошо, — остановила Аспасию Феодота. — Теперь я вижу, что ты читала Гомера. Очень хорошо. Но давай вернёмся к Полигноту. Старик будет рисовать мою фигуру, моё лицо и эти прозрачные одежды — никто в Элладе не может сделать это лучше, чем он. И он не нашёл для этой своей работы натурщицу лучше, чем я. Красивее, чем я, — не без хвастовства добавила Феодота. — А ты будешь стоять справа от меня... Это всё, что от тебя сегодня требуется. Мои девушки будут прогуливаться по залу в голубых и розовых прозрачных одеждах, а ты будешь стоять — в пурпуре, в золоте, красивая и стройная, как статуя.