Перикл - [123]

Потом Гегесий прочёл клятву гелиастов, чтобы напомнить её присутствующим присяжным из филы Эрехтеиды:

   — Я буду подавать голос сообразно законам и постановлениям афинского народа и Совета Пятисот! — произнёс он громко, на что все гелиасты, поднимая над головой руку, дружно ответили:

   — О-о-о!

Так слышалось — «О-о-о!», хотя гелиасты отвечали «Да!»: их было слишком много, чтобы слово «Да!» прозвучало чётко, — пятьсот человек. К тому же охотно кричали «Да!» и люди из публики, разместившейся на холме сразу же за гелиастами — их разделяла лишь натянутая на кольях верёвка да стоящие вдоль верёвки скифы.

   — Я буду голосовать, следуя моей совести, без пристрастия и без ненависти.

   — О-о-о! — снова отозвались на слова клятвы гелиасты.

   — Я буду голосовать только по тем пунктам, которые составят предмет преследования, — продолжил чтение клятвы архонт Гегесий. — Я буду слушать истца и ответчика с одинаковой благосклонностью. Я клянусь в этом Зевсом, Аполлоном и Деметрой!

   — О-о-о!

   — Если я сдержу клятву, пусть на мою долю выпадет много благ!

Тут гелиасты особенно постарались, кричали долго и громко — ведь речь шла об их благах, хотя одно из них им было уже обеспечено — по окончании суда каждый из них — по закону Перикла — получит два обола.

   — Если я нарушу её, — закончил чтение клятвы Гегесий, — пусть я погибну со всем моим родом.

Ответ гелиастов был вялый и короткий:

   — О!

   — Пусть истцы и ответчики выйдут из публики и подойдут к ограде, — потребовал архонт.

Секретарь громко повторил его приказание.

Гермипп и Диодот подошли к ограде первыми, затем скифы подвели к ней Аспасию.

Архонт велел секретарю суда прочесть жалобу истцов. Секретарь сорвал восковую печать со шкатулки, в которой были документы, достал листок папируса величиной в две ладони и прочёл:

   — «Гермипп и Диодот возбуждают дело о преследовании по законам Афин милетянки Аспасии, которую обвиняют в том, что она занимается сводничеством, совращая свободных женщин, и оскорбляет отечественных богов, поддерживая и поощряя кощунственные разговоры о них, каковые ведутся в её доме и в тех домах и местах, которые она посещает».

Пока секретарь читал жалобу, Аспасия искала глазами Перикла. Он помахал ей рукой, стоя у верёвки, разделявшей публику и гелиастов. Она кивнула ему головой. Тут и чтение жалобы закончилось. Секретарь объявил, что теперь слово предоставляется истцу Гермиппу, что оно ограничено одним сосудом клепсидры и что он остановит истца, как только время его истечёт. Он убрал палец с отверстия трубки, и все, кто был близко к столу архонта, услышали звук капающей воды — так вдруг стало тихо.

Аспасия подняла глаза на Гермиппа и презрительно улыбнулась — ничего другого в отместку доносчику она сделать не могла.

Гермипп был плохим поэтом, но хорошим оратором — артистичным и остроумным. Он начал с того, что назвал Аспасию прекрасной гетерой, вольнолюбивой милетянкой, которая не только не признает афинские законы, но и знать о них ничего не хочет, потому что обладает тремя всесильными свойствами: молодостью, красотой и богатством.

   — Счастье, которое ей доставляют эти три свойства, — сказал Гермипп, — так значительно, что она пожелала поделиться им с другими молодыми, прекрасными и богатыми женщинами. Она их повела за собой по пути супружеских измен и любовных наслаждений.

Публика закричала, то ли выражая восторг по поводу действий Аспасии, приписываемых ей Гермиппом, то ли возмущение.

   — Прочти показание художника Диодота, — сказал секретарю Гермипп.

Секретарь вновь запустил руку в шкатулку, достал следующий лист папируса и прочёл:

   — Диодот, художник, свидетельствует: «Указанная Аспасия, наложница Перикла, пользуясь своим чрезвычайным влиянием на свободных женщин, приводила их в мастерскую Фидия под предлогом, что те хотят полюбоваться скульптурой и попозировать Фидию, вынуждала их обнажаться перед присутствовавшими там мужчинами, из-за чего они теряли стыдливость, позволяли мужчинам близко подходить к ним, заводить любовные разговоры и договариваться о тайных встречах. Самых красивых женщин Аспасия отводила в пристройку мастерской, где они перед тем обнажались и где их уже поджидал Перикл. Вот эти женщины, чьи имена я запомнил: Афродисия, жена бывшего стратега Мениппа, Калликсена, жена архонта Тимократа, Аристолоха, жена наварха Сострата. Были там и другие женщины ».

   — Продолжай, — сказал секретарь Гермиппу, закончив читать показание Диодота, и открыл отверстие клепсидры, которое заткнул перед тем, как читать документ.

   — Прикажите позвать для показаний Афродисию, Калликсену и Аристолоху, — обратился к Гегесию Гермипп.

Это был хитрый ход — Гермипп знал, что позвать Афродисию, Калликсену и Аристолоху не удастся, так как их нет на Ареопаге — не пришли, чтобы избежать позора, и, стало быть, виновны в распутстве.

   — Нет нужды, — ответил Гегесий. — Показания Диодота принимаются. Говори дальше.

Дальше Гермипп говорил об асебии: Аспасия, как и Анаксагор, отвергает существование богов как на земле, так и под землёй и на небе, о чём не раз говорила в беседах с Анаксагором во время пиров, устраиваемых в своём доме в присутствии многих лиц, среди которых были совсем молодые люди — Алкивиад и его друзья-эфебы, так и в частных беседах во время многочисленных встреч с указанным Анаксагором, а также с бежавшим от судебного преследования Протагором и другими софистами. Она утверждает, что нашими желаниями и мыслями управляют не боги, а тепло, свет, холод, приятные и неприятные цвета небес и земли, ароматы, ветер и движения предметов, пища и напитки.