Переворот - [32]

Мартыныч заметался, ища спасения в просторной гардеробной Воронцовой. Оттуда выскользнул в будуар, нашёл дверь на чёрную деревянную лестницу, соединявшую крошечную столовую фаворитки прямо с буфетной — дама любила покушать, — и наконец очутился на кухне, среди печей и медных кастрюль внушительного размера. Здесь не было ни поваров, ни кофешенков, распоряжавшихся подготовкой императорской трапезы. Остались недочищенные рыбины на столах, белужий бок, пучки зелени, рыжие головки твёрдых пражских сыров, на доске остро благоухал мелко порубленный чеснок.

Приоткрытая дверь вела сразу в небольшой дворик, где на плетне совсем по-деревенски сушились горшки. Александр Мартынович непременно выбрался бы отсюда, если б несколько конногвардейских солдат, оголодавших за дорогу, не отправились бы на кухню искать съестное и выпивку. Они наткнулись на Шванвича случайно и тут же повязали его, полагая, что этот голштинец, тайком выбирающийся из дому, не кто иной, как императорский шпион. При аресте «злодея» обыскали, вытряхнули на грязный кухонный стол содержимое его карманов, сапог и обшлагов мундира. Весьма подивились количеству награбленного и, решив, что перед ними вор, послали одного из товарищей за командиром.

Пассек явился не один, а в компании гетмана Разумовского. Как оказалось, тот почитал для себя зазорным не принять участия в охоте на императора и нагнал эскадроны у самого Ораниенбаума.

— Э-э, да ты, брат, ворюга! — беззлобно рассмеялся Кирилл Григорьевич. — Сколько золотишка натащил! А знаешь, что в старину за такие проделки руки рубили?

Шванвич не знал, но мог предположить.

— Дай теперь тебя никто по головке не погладит. Разве что по лбу калёными клещами. Выжгут тебе слово «вор» на челе и на щеках, век бриться не будешь. И потопаешь в кандалах до Кеми. Во как.

Александр Мартынович всё ещё не верил, что столь блестяще начавшееся предприятие закончилось трагически. Он повалился гетману в ноги, стал молить о снисхождении, ссылаться на неуплату жалованья и якобы голодающую жену с младенцами.

— Ври, ври, — оборвал его Разумовский. — Это вам-то, голштинцам, не платят? На два месяца задержали деньги, и вы уже отказываетесь защищать своего же государя? Такого же Ганса, как вы? Дрянь-люди.

Он смачно и простонародно харкнул на пол. Иногда Кирилл Григорьевич к месту вспоминал, что родился простым свинопасом.

Пассек тем временем молчал и мрачно рассматривал груду золотых побрякушек на столе.

— Возможно, это принадлежит Её Величеству, — наконец сказал он. — Надобно вернуть в царицыну опочивальню, а у двери выставить охрану. — С этими словами он вытряхнул на пол лук из корзины, сгрёб в неё награбленное и, сделав знак двум конногвардейцам следовать за собой, двинулся по чёрной лестнице в жилые покои.

Шванвич и Разумовский остались наедине. Гетман, конечно, был мужчина крепкий и, по всему видно, не слабый в драке. Но против такого испытанного бойца, как Мартыныч, не тянул. Гроза и гордость питерских кабаков уложил бы хохла одним рассчитанным ударом в ухо и дал бы деру через вожделенную дверь во двор. Но, как назло, возле неё тёрся с десяток конногвардейцев, которых притягивало волшебное слово «кухня», как блестящая пуговица притягивает ворон. От разграбления славных ораниенбаумских погребов их удерживало только присутствие гетмана.

Однако в помещении Разумовский и Шванвич были с глазу на глаз.

— А что, братец, не хочешь на каторгу? — Кирилл Григорьевич зачерпнул из стоявшего на подоконнике лукошка жареных семечек и, немало не смущаясь, начал лущить их, сплёвывая на пол. — Прямо жаль такого силача, как ты, гробить. Экие у тебя ручищи, грабли, а не ручищи. Скажи-ка, болезный, а ты ими быку голову не сворачивал?

— Случалось, — мрачно пробасил швед. — Не с тверёзых глаз, конечно, и не племенному. Так, деревенского завалил.

— Ай, ай, ай, какая силища! — зацокал языком гетман, продолжая хитро оглядывать Шванвича. — А, например, случалось ли тебе не быку шею сворачивать, а какой скотине похлипче? Двуногой?

— Курице, что ли? — Александр Мартынович был смышлён и с первой минуты догадался, куда клонит собеседник.

— И кухарка курице голову рубит, — Кирилл Григорьевич стряхнул шелуху с колен. — Думаю, ты меня отлично понял.

— Поняла девка, что замуж зовут, а наутро повесилась, — отвечал Шванвич. — Вы скажите толком, чего вам надобно, а уж мы расстараемся.

— Ты уж постарайся, братец, — бросил гетман. — Для себя ведь, не для дяди. Ты мне заломаешь одного бычка-переростка, а я сумею тебя от суда-следствия избавить и сыскать тебе доходную службу у себя на Украине в Глухове. Будешь жить, вишни горстями жрать, а о сегодняшнем происшествии помалкивать. Не то ждёт тебя, сокол, Сибирь-матушка, рудник-батюшка. Бессрочная каторга.

Шванвич почесал затылок.

— А какая служба?

— Интендантская, — живо откликнулся Разумовский.

«Что-то уж больно мягко стелет, — подумал швед. — Кого бы это ему понадобилось уходить?»

Гетман продолжал улыбаться, но взгляд его оставался цепким и колючим.

— Ну так как?

— Согласен. Отчего нет? — пожал саженными плечами Мартыныч. — Назовите скотину свою двуногую.