Перевод русского. Дневник фройляйн Мюллер — фрау Иванов - [31]

И как-то во время очередной деловой поездки, в центре города N, ее сбила насмерть машина. Я так и представляю себе, как Анна выбежала ей навстречу: в порыве, не иначе – не задумавшись и не зазевавшись. Она и не ходила, а всегда стремительно бежала, с исполненным решимости, вдохновенным лицом…

Щербатые ступени закончились лужицей в бетонном полу, где мокли останки сигарет. Я перешагнула ее и вступила в царство мертвых. Ни коридора, ни комнат. Просто вход в подвал.

В подвале было мрачно, лампочка слабо освещала то, на что я пришла взглянуть. Дневной свет из двери, которую я интуитивно оставила открытой, еще сопровождал меня в течение четырех шагов. Обнаженное, неприкрытое тело валялось на металлическом узком столе, лицом в мою сторону. Я стояла и смотрела. Анна, Анна… Я что-то сказала – голос собственный звучал как чужой, отлетая от пожелтевшей плитки на стенах. И вдруг откуда-то из темного угла мне ответили: «Могли бы предупредить!» – появилась женщина средних лет в халате и привычным жестом взмахнула простыней, которая белыми крылами накрыла тело. Я отступила назад, к дверному проему, еще раз взглянула и пошла прочь, наверх.

Солнце резало глаза. Синий горный воздух резал грудь. Там, на Кавказе, воздух был особенный – он светился насквозь и дрожал слюдой. Осень заканчивалась.

Гражданская панихида была официальной и сухой. На фоне синего неба, пронизанного обостренно-ярким светом, люди в черных одеждах, чиновники и родственники родственников, казались бледными и больными, отдельными друг от друга – словно все они тоже оттуда, из царства мертвых. Но и я была отдельной фигурой: словно моя обязанность была – за все платить, а их – только скорбеть. Никто не проявлял сочувствия ко мне, словно я не должна была печалиться об Анне, а должна была только все организовать и устроить. Я маялась этим чувством.

Никто не видел этого неприлично брошенного тела.

Обратно мы летели вместе. Я задержалась в Москве: и по делам фирмы, и по делу «перевода трупа в соответствующий европейским стандартам гроб». Я и не знала, каким самолетом он будет отправлен во Франкфурт. Потом выяснилось – опять летели вместе. Анна, Анна… Как раз тогда, когда все наладилось, когда проект осуществился, когда дела твои пошли в гору, – «при исполнении служебных»… Прости меня!

Еврейский вопрос, или Исповедь изнасилованного мозга

Еврейские анекдоты – самые уморительные анекдоты на свете. Еврейские музыканты – самые музыкальные музыканты. Еврейская история – гораздо печальнее истории Ромео и Джульетты. Еврейская тема – самая трудная и самая избитая.

Сказано же было нам, будьте как дети – но мы не умеем или не хотим. А точнее – нам не дают!!! Уже с детства слово «евреи» имело для меня мучительное значение – грех моей нации. Старшее поколение было в ответе за страшные преступления, а мы, мы могли лишь ужасаться и пытаться залечить, исправить, искупить… Рассуждать на тему национальных особенностей евреев никто из нас не смел, еще бы! Попробовал бы кто-нибудь, даже в форме анекдота – был бы немедленно осужден обществом. До такой глубины этот жуткий шуруп ввинтился нам в головы, что какие уж там шутки! И если в официальных новостях критиковали политику Израиля – то с величайшей осторожностью, будто шли по тонкому льду.

И вдруг в России я встречаюсь с откровенным антисемитизмом (мне и слово-то это было чуждо), который обнаруживает себя столь непосредственно и легко, невзначай, что я впадаю по-первости в шок: как будто образованный, интеллигентный человек, с которым мы только что говорили о проекте оснащения больницы, вдруг справил при мне нужду в горшок с фикусом и, застегнув аккуратно штаны, продолжал компетентный, умный разговор. Я не знаю, как дальше себя вести, куда девать глаза, что делать, а он – как ни в чем не бывало задает вопросы про сроки поставки оборудования, и – ни малейшего дискомфорта!

Дальнейшие случаи, так или иначе связанные с еврейской темой, уже не воспринимались мною болезненно. Да и то, что должно было бы называться в моем понимании «антисемитизмом», выглядело у русских вполне безобидно – бесстыдно и легко они говорили: «типичный еврей…», «еврейские дела…», «там одни евреи…».

В России в этих вопросах я испытывала что-то вроде стыда за свою наивность. За то, что не понимала различий между немецкими и еврейскими фамилиями – они же похожи! За то, что не угадывала евреев с первого взгляда. За то, что будто бы была лишена каких-то важных знаний.

Потом я заметила, что русские с удовольствием, без оглядки, рассказывают анекдоты про евреев и хохочут – остроумно же! Некоторые дружат с евреями запросто и крепко, некоторые – поносят их беззастенчиво… Поди разберись.

Постепенно успокоившись и поняв, что здесь этот особый, пассивный антисемитизм – дело вполне привычное и не задевающее за живое даже самих евреев (мой коллега, талантливый молодой хирург, гомерически хохотал, когда я попыталась поделиться терзающими меня впечатлениями: «Ты что, не знала? Посмотри на мой нос, на мои кудри…» – он смеялся, запуская в кудри пальцы, и не верил мне, думал, что я расчетливо имею с ним дело, чтоб демонстрировать свою толерантность), я смирилась, а потом поняла, что не только привыкла к этому, но и сама стала подмечать: еврей – не еврей.