Перевернутая карта палача - [25]

Пришлось кивнуть и развернуться на деревянных, негнущихся ногах. Кое-как ссыпаться по ступеням, снять цепочку и шмыгнуть на улицу, чтобы мама на кухне не разобрала шума. Прислониться спиной к двери — и вытереть пот.

— Чистоплюй.

Прошептав словцо, Ул вмиг вспомнил, что именно так второй сын Коно звал своего старшего брата Сото. День утратил яркость, внутри сделалось гадко. Камень, упомянутый переписчиком, оказывается, лежал на душе и немного давил, мешая дышать ровно… Ул для верности пощупал проступающие под кожей ребра, постучал ниже ключиц. Камень не пропал.

— Ну и пойду, — рассердился Ул, качнулся вперёд и зашагал по середине узкой улочки, чувствуя странность в походке.

Голова тяжела, ноги слишком легки… Голову приходится вроде как нести, она клонит шею. Впереди простираются, как поле без натоптанных троп, три дня вне дома. Куда их деть? На что потратить? За месяц в городе впервые выпало томительное безделье. Ноги топают под уклон, куда им проще. Ноги, как однажды сказал Монз, без приказа головы выбирают лёгкую дорожку. Что это означает, тогда не казалось важным.

Улочка слилась со второй такой же кривой и узкой, вильнула, огибая совсем старый дом, используемый под склад ткани. Побежала ровнее и шире, как речка, окрепшая подмогой ручейков. Впереди большим перекатом шумел порт. Пока ещё далеко, но слух справлялся, разбирал. Ул споткнулся, замер на миг — и припустился вниз уверенно, стремительно. В самодельном кошеле, сшитом из брошенных кем-то обрезков твёрдой, как подошва, кожи, звенели мелкие медяшки — пескарики. Их Ул не воровал, он вовсе никогда не делал подобного, что бы ни удумал переписчик — не брал чужого, если считал это ценным для владельца. Вот разве багор Коно… но зачем лодочнику багор в зиму? Одолжить честно никак бы не получилось. Невозможно признать вслух, что собираешься нырять в ледяной омут и тащить со дна, обрубая корни и отгребая ил, колоды такой тяжести, какую и ярмарочные силачи называют неподъёмной…

Нагнувшись на бегу, Ул мазнул пальцами по стыку булыжников мостовой и добыл ещё один медяк. Почему никто не подобрал раньше? Люди невнимательны. Нет, лучше думать иначе: горожане невнимательны, а то сразу вспоминается страшный вопрос Сото.

— Куплю разжарки и объемся, — пообещал себе Ул, и, подбрасывая медяк на ладони, помчался быстрее.

В городе молодая весна не особенно радует. Ледок сошёл, освободил запахи и обнажил грязь. Зелёные вьюны на стенах ещё не закрыли обомшелой, лишаистой кладки неизвестного возраста и отвратительного вида. Хозяйки только-только начинают прихорашивать дома, выставляя на окна и балконы горшки с цветами, пока что показавшими первый лист, не более. Лавочники подновляют облупившиеся вывески, добавляя вонючести воздуху, затхлому и без того. Густеет толпа приезжих, чьи лошади метят булыжник душистыми кучами навоза. В порту разделывают рыбу прямо у воды. Месяц назад было холодно, запах не ощущался, а теперь в прокислом настое рыночного торга угадать свежесть улова с каждым днём сложнее… Каков город летом, в настоящую жару, Ул не желал думать. Мудрый Монз жил на очень маленькой улице, так хитро изогнутой, что в её завиток ловился свежий ветер. Уже облегчение.

Ул нагнулся за очередной монеткой, поддел ногтем — и полетел со всего размаха, перекатившись через чужую спину. Упал на руки, развернулся в движении и встал, сердито высматривая помеху.

— Ты чего под ноги подворачиваешься? Ты… Ох, прости.

У стены, вытянув ноги поперёк дороги и глядя в мостовую пустыми глазами, сидел парень лет шестнадцати или чуть старше. Худой, серый от пыли, накрытый ещё и тенью драного плаща. Рядом, у той же стены, лежал дряхлый конь. Ул сделал два шага, не понимая, голова или ноги приняли решение. Так или иначе, Ул оказался рядом с незнакомым парнем, у самой морды дряхлого коня. Ул присел и тронул провалившееся от старости надглазье, сгоняя муху. Конь был ещё немножко тёплым.

— Что, уступишь за полщуки медью? — прогнусавили рядом. — Поспеши, я даю цену, пока он годен скормить собакам.

Ул вздрогнул, очнулся. Искоса глянул в полузнакомое лицо. Предлагающего медь человека он видел много раз, знал: состоит при страже, бегает за выпивкой и кормит собак.

— Бунга боевой конь… был, — парень у стены ожил и вскинулся на ноги, будто за шиворот поднятый. — Ты… всякая шваль… я…

Парень путался в плаще и совершенно себя не помнил, по глазам видно. Ул покосился на стражу. Уже дело, что эти далеко и пока не слышат, хотя вон их любимая рыбная забегаловка, в десяти шагах порог. Чуть больше шума, и бед не оберёшься.

— Он подумает, — пообещал Ул, украдкой двинув парня локтем в живот и плотнее укутав в плащ. — Вы видите же, добрый ноб, человеку дурно. Он благодарен и хорошо подумает. Простите, он не ждал такой сиятельной щедрости, славный ноб.

От удара в живот владелец павшего коня ослабел, откинулся к стене. Теперь стало гораздо удобнее зажимать его к каменной кладке, лишая маневра.

— Кто тут шваль? — побагровел гнусавый тугодум, сжимая медные монетки в кулаке.

— Я, — горестно вздохнул Ул, повторно вбивая ловкость в ребра владельца павшего коня. — Бежал и споткнулся, моя вина, простите. Вас не зашибло, когда я падал? Не испачкало? Позвольте глянуть, добрейший ноб. Мне так стыдно, простите. У меня всего две монеты, пескарики. Не побрезгуйте принять, вот. Хватит на чистку сапог. Простите.