Перевал - [83]

Арест отца, матери и брата поразил Барскана, как выстрел. В тот же день, до полупьяна напившись и прицепив к поясу свой именной маузер, он явился к Темирболотову.

— Товарищ Темирболотов, вы должны бы знать меня, как красного командира, пролившего кровь за советскую власть. Более того, вы должны знать меня, как работника ОГПУ, который и сегодня борется с контрабандистами, торгующими опием.

Темирболотов нарочно молчал — дал ему выговориться. «Знает ли он, — обдумывал Темирболотов, — кто у него отец? И кто он сам? Знает ли, что отец его не порвал со старыми своими ухватками?»

— Если сегодня же не освободите моих родителей и моего брата, я напишу в Москву.

— Пишите, ваше дело!

— Что? Думаете, я не могу написать?

— Можете. Если вы на самом деле честный человек, напишите, что ваш отец был зулумом, кровопийцей, а вы сами служили у белых…

— Ложь! — вскочил Барскан. — Не служил я у белых, не защищал белого царя. Я…

— Садитесь! — И Темирболотов пристукнул карандашом по столу. — Если вы скроете, что ваш отец мечтает вернуть феодальные порядки, что даже при советской власти он потворствует краже малолетних дочерей у бедняков, выступает против закона, то мы ни на йоту в дальнейшем не будем верить вам.

Из приемной шумно ввалился в кабинет Джусуп с завязанной головой. Взглянув на Барскана, потом на Темирболотова, он, чуть не плача, пожаловался:

— Аксакал, братья и сородичи Шаймердена вчера окружили наш аил и многих избили. А дехканин Барман, — он доводится дальним родственником старику Байтереку, — лежит без сознания. Сам я еле-еле спасся. «Ишь ты, — грозят мне, — секретарь Союза кошчи. Как ты посмел выдать нашего аксакала? Тебе что, не известно, кто такой Шаймерден и его сын Барскан?» Они душили меня и ударили камнем по голове.

Барскан заерзал на месте, собираясь уйти, но Темирболотов его остановил:

— Напиши еще, о чем здесь доложил этот избитый бедняк. Напиши, что ты не красный командир, служивший советской власти, не работник ОГПУ, а сын феодала, который по-прежнему насильничает в аилах. Не скрывай своего происхождения. Если ты честный человек, признайся в тех преступлениях, которые совершает твой отец. Напиши, что ты сам накажешь тех, кто напал на бедняцкий аил. — Темирболотов погрозил пальцем; — Если же будешь упорствовать, то мы не посмотрим, что ты красный командир, и привлечем к законной ответственности тебя и твоих родственников, которые, полагаясь на тебя, нарушают революционный порядок. Запомни это и левым и правым ухом!

Прошло несколько месяцев.

Джусуп лежал в больнице, пока не зажила рана на голове. Батийна и Валентина не раз навещали его.

За эти несколько месяцев джигит сильно сдал, побледнели когда-то красные щеки, остался едва заметный румянец на скулах, поблекли губы. Но настроение было ничуть не омраченное, если судить по его сияющим озорным глазам, в которых светилась явная нежность к Батийне.

Еще в тот год, когда Батийна ездила по аилам Длинного Кунгея, выступая с речами о свободе женщин и девушек, она приглянулась Джусупу. Но Джусуп был слишком робок и считал себя во всех отношениях недостойным смелой, решительной женщины-начальницы. Он шептал ей издали ласковые слова, но близко подойти к ней не хватало духа. Наедине, тайно Джусуп загорался страстью, еще и еще вспоминал карие задумчивые глаза, порывистые движения, строгую походку. Джусуп не придавал особого значения тому, что Батийна старше его на девять лет и что она немало перевидавшая и испытавшая женщина.

Батийна продолжала дружить с Валентиной Копыловой. Однажды она рассказала ей об Абыле, о их любви.

— Эх, дорогая Батийна! — Валентина вздохнула. — Как людские судьбы схожи! У меня тоже была несчастной первая любовь. Его звали Владимиром. Он любил меня. Мы думали, вот-вот поженимся. Помнишь, я тебе рассказывала о мятеже? Володя был в отряде Темирболотова. Его и двух красноармейцев белые заманили в ловушку. Отрезали им носы, уши. Потом… Потом сожгли живьем… Вскоре я поступила в отряд вместо Володи. — Помолчав, Валентина сказала: — Я решила посвятить себя мужскому, солдатскому делу. Личная жизнь мне не нужна…

Прошла зима.

К Валентине, которая не признавала права на личную жизнь, все же стал приходить из солдатской казармы молодой командир в длинной шинели, в островерхом сером шлеме. Чуть суровый, всегда задумчивый, говорил он мало, но улыбка его очень красила. Тоже Владимир. Оставив Батийну одну, они уходили куда-то. Так жизнь управляла ими, вела их за собой. А разве Батийна не говорила, что пронесет через всю свою жизнь образ Абыла и никогда не пойдет в объятия другого мужчины?

О всегда сложная, таинственная, тревожная, скупая и в тоже время щедрая, великодушная, могучая жизнь! Твое величие, твоя скупость, твоя неисчерпаемая щедрость толкают все живое бороться за существование, тянуться к теплу, к счастью…

Человеческая жизнь, словно родник, бьющий из-под скалы, незаметно для самой себя, часто меняет свое русло, то журча тонкой медленной струей, то несясь бурливой рекой. То могуча она, то бессильна… Батийна чувствовала, хотя и не смела себе в этом признаться: «Да, рановато решила, что проживу жизнь одна, вечно неся в сердце образ Абыла».