Перевал - [46]

Иначе и быть не может. Аил, покидая старое кочевье ради нового, нетронутого пастбища, преодолевает на своем пути нелегкие перевалы, переходит через опасные броды…

Как-то один из больших аилов совершал кочевку с одного пастбища на другое. В тот момент, когда караван взбирался по узкой тропинке на гребень перевала, у Адыке сполз с вьючного быка груз с посудой и съестными припасами. Посуда разбилась, а бурдюки с топленым маслом разорвались. От досады и огорчения Адыке набросился на своего работника: тот, мол, слабо затянул вьюк — и давай швырять горстями масло из разорванных бурдюков в лицо незадачливому джигиту. Но тот и не думал просить пощады. Зачем? Ведь вместо камчи в него летят куски масла! Работник поправил сползший с быка вьюк и подставил рот под летящие комки. Бай пуще распалился, а батрак только шире раскрыл рот, всласть глотает масло да облизывается. Как же Адыке раскаивался потом!

То была обычная кочевка. Но теперь, когда рушилось старое, а на место возводилось новое и во главе кочевки встали не бывшие влиятельные аксакалы, а бедняки да женщины, испугался не один Адыке, встревожились многие, ведь ничего подобного они раньше не видели…

Зловещий шепот усиливался изо дня на день: «Неужто не найдется достойного мужчины, который бы убрал с глаз эту начальницу, показавшую столь дурной пример».

Словно незаметно ползущая змея, все ближе и ближе подбиралась к Батийне черная беда.

Батийна побывала в Москве, походила по улицам столицы нового государства, пожила в Ташкенте, повидав многое там, и, вернувшись в горы, стала разъезжать с большими полномочиями по волостям и аилам. Батийна никого и ничего не боялась, и никто не чинил препятствий внештатному инструктору кант-кома товарищу Батийне, дочери Казака, что утверждалось подписью и печатью Темирболотова. Даже люди Адыке вынуждены были встречать женщину-начальницу с должным уважением.

Кое-где Батийне оказывались почести не меньше, чем в старое время волостным. Иные люди сновали вокруг нее на конях, хлопали полами своих халатов. Но это было не просто лестью перед человеком, поставленным у власти, но и знаком уважения к самой власти.

— Если власть выбрала ее начальницей, стало быть, народ должен признать это. Уважьте женщину-начальницу, прислушайтесь к ее словам!

Весть о приезде Батийны, словно по беспроволочному телеграфу, передавалась с молниеносной быстротой из аила в аил, от одного рода к другому:

— Из центра приехала женщина-начальница! Говорят, в руке у нее есть распорядительная бумага, данная ей самим Ульяновым-Лениным. Место старого бая теперь, говорят, заняла женщина-начальница! Идите все — все женщины и мужчины — слушать ее речь! Собирайтесь!

Неожиданная встреча

Батийна, «женщина-начальница», известна на всю округу. Однако она чутко улавливает некую тень пренебрежения к себе. Стоит появиться в аиле даже недалекому мужчине, но облеченному хотя бы маленькой властью, все угодливо суетятся перед ним, ездят с ним повсюду.

А к Батийне вроде не смеют подступиться. «Ребята, примите-ка ее коней!» — распоряжаются на словах, делая вид, что преисполнены уважения. А промеж себя насмешничают: «Мы мужчины, войдя в юрту, вправе сидеть на почетном месте». Незаметно поворачиваются к Батийне спиной, притворно смеясь, поглаживая свои бороды: «Вот диво-то, боже, диво…»

«Неужто эта белоушая женщина, которой от века караулить казан на треноге, будет теперь сидеть рядом с нами, на правах представительницы власти? О всемогущий аллах, что за шутки твои?» — стенали про себя иные аксакалы, не смея открыто высказать свою гневную обиду, и только пренебрежительно посмеивались в ус.

Батийна сердито хмурилась: «Что поделаешь с вами, бородатые? Мните себя великими храбрецами только потому, что на ваших подбородках растет пучок волосинок, похожий на куст типчака над обрывом».

Особенно возмутил Батийну краснолицый, тучный человек, в юрте которого она однажды осталась на ночь. «Борода есть и у козы. Ты не заносись слишком, — хотела было ему сказать в сердцах Батийна, но сдержалась. — Нет, не надо. Скажут, раскудахталась, мол, белоушая женщина. Не стоит терять своего достоинства». И стала рассказывать о том, что видела в больших городах, об их порядках и обычаях…

Люди благодарили ее:

— Спасибо, дорогая, спасибо. Узнали мы много такого, чего никогда не слышали.

— Не зря ведь сказано: «Не тот много знает, кто много прожил, а тот, кто много видел».

— От сочной травы скот жиреет, от сочных слов душа бодрится. Да исполнит бог все твои желания, дитя мое!

Видя, как другие благодарят Батийну, краснолицый толстяк поерзал на месте, покашлял притворно и кивнул головой, делая вид, что он тоже доволен ее рассказом.

Наутро Батийна увидела двух оседланных лошадей у коновязи. Одна тощая четырехлетка, гнущаяся под седлом. Другая — каурая кобыла с куцым хвостом и вислым брюхом (один бог знает, не переболела ли она недавно паршой?).

Разве можно сесть на любую из них и при этом не уронить честь? Батийне были обязаны оседлать хорошую лошадь. Нет, разве можно Батийне оседлать вислобрюхую каурую кобылу и ехать к горцам? Ведь по тому, как сшита шапка у молодца, судят о его жене, а по его коню — о нем самом. «А что, если все-таки сесть на кобылу?» — подумала Батийна, но тут же отмахнулась от этой мысли. Тогда краснолицый толстяк посмеется над ней: «Где уж этой белоушей женщине что-нибудь смыслить в лошадях? Видите, она довольна тем, что села на эту кобылу».