Перевал - [37]

Сердце щемило, точно его посыпали солью, и перед глазами трепыхались незабытые птенцы. Зуракан помахала руками, как бы подражая тем птенцам, и поерзала на месте, смеясь собственной выходке:

— Да провалиться им в могилу! Проклятые семь жеребцов!.. Подлецы бесстыжие! Я не стану убиваться, лучше посмеюсь, сама себя подбодрю! Ха-ха! Ха-а-а-а!

Она хлопнула шершавой ладонью по камню:

— Чу, серый мой валун! Чу!.. Ха-ха! Ха-ха!

Скалы со всех сторон отозвались эхом:

«А-а-х-а-ха-х-а-а-а-а».

Зуракан прислушалась на мгновение к эху, разбудившему горы, захохотала опять. Скалы зазвенели, загремели.

Долго гремело эхо в горах. Прислушиваясь к своему хохоту — эхо разнесло его от скалы к скале, — Зуракан насторожилась: «О боже! Может, среди этих скал затаился кто-нибудь кроме меня?»

— О-у-у-у, скалы, затянем песню! — И высоким голосом, оглашая все вокруг, Зуракан запела: — Белый голубь, летящий в небе, а-а-а! Сядешь ли ты на вершину скалы, а-а-а! Придет ли счастье, э-э-эй, ко мне, тонущей в горе, в муках? А-а-а-ай…

Желтый серп месяца висел над мрачной вершиной. Восток понемногу серел; вытянув свои хвосты, белые звезды исчезли за линией горизонта, среди дальних гор. И чем меньше оставалось неярких звезд, пропадавших где-то в глубине неба, тем, казалось, сильней разгорались резкие звезды, словно нарочно повешенные фонари.

Скинув с себя теплое одеяло, горы вставали во всем своем горделивом волшебстве. Светлое утро занималось быстро. Золотые ресницы солнца едва перекинулись на острые пики гор, как всюду заалели озаренные вершины.

Постукивая концом палки по каменному полу терраски, Зуракан продолжала петь во весь голос:

— Ах, несчастный мой, кроткий мой! Сомкнул ли ты глаза хоть раз до утра? Я стою на серой скале. Под скалой зарятся на меня сивые псы. Им очень не терпится сожрать меня. А я думаю о тебе, несчастный мой. Если бы ты не дал белой змее замутить себе голову, мы бы жили с тобой, как люди. Не плачь теперь, не плачь, робкий ты мой!

Зуракан подошла к краю терраски и замерла, держа в руке палку, как древко знамени.

Волк, лежавший внизу среди покрытых лишайником серых валунов, взглянул на нее, по не шелохнулся. Он, казалось, говорил своим видом: «Всю ночь я слышал, как ты смеялась, как ты пела. Нет у тебя выхода. Все равно спустишься оттуда. Тогда-то и распорю тебе живот».

Зверь скулит время от времени, потеряв терпение, стучит зубами и жадно водит носом. Потом, подняв морду кверху, начинает выть.

Вместе с волком и скалы и горы оглашаются раскатами эха.

Волк перестает выть, Зуракан тут же запевает. Но на человеческую песню серые, сизые скалы не отзываются громоподобными раскатами, а тягуче подхватывают:

— Ой, несчастный Текеба-ай! Пойдем искать свободу. Ой, пой-дем, эй! Пой-дем, эй!..

Стоит ей замолкнуть, и волк принимается выть. Скалы превращают его вой в дикие раскаты.

Еще девчонкой Зуракан не раз слышала разговоры взрослых у земляного очага:

— Ну и воет же этот кровожадный волк! Не то что собака. Как только он поднимает морду кверху, вытье вырывается изо всех его заверток. И один волк как заведется — все равно что их десятеро… Сотрясается все ущелье от волчьего вытья. Человеку хочется бежать, чтоб не слышать жуткого воя, будь он неладен!..

Маленькая Зуракан то пугалась, то ей очень хотелось своими глазами увидеть волка, который «трубит» в зурну изо всех щелей». Может, правда, что с детства взлелеянные мечты человека обязательно сбываются? Да, сбылось давнишнее ее желание — волк лежал сейчас перед ней, клацал зубами, скулил и в бешеном нетерпении ерзал на месте.

Зуракан смотрела на него без особого страха, а с каким-то детским удивлением: «Ну, начнет он трубить в зурну изо всех своих дыр? Или эти зурначи лишь чьи-то вздорные выдумки? О, будь ты проклят, волк! Сзывай, сзывай свое волчье отродье! Пусть соберутся все клыкастые звери Великих гор! Пусть исчезнет мое имя, если я их испугаюсь! Я уже не боюсь смерти, готова к ней! А вы-то как?»

Волк был не один. Под самой терраской, на которой провела ночь Зуракан, она увидела серую волчицу. Волчица пыталась подползти к ней, виляя хвостом и вроде ласкаясь. Время от времени она тоже скулила и стучала зубами.

Зуракан вспомнила вдруг, как из рук у нее ночью выпала палка, и подумала, что это неспроста. Там, где лежал тигр, пожар не загорится. Так и тут. Разве осмелится зверь, каким бы храбрым он ни был, подойти к тому месту, где лежит человек, подложив под голову камень? Ведь человек — священное, могучее существо!

Солнце уже поднялось высоко. От нагретого гранита скалы веяло теплом.

Тревога одолевала Зуракан, но она крепилась: «Не может быть, чтоб я стала добычей волков, а дубина для чего? Буду биться! Буду защищаться! На худой конец у моего трупа свалятся два-три волка с разбитыми черепами!» «Ну и молодчина, женщина! Здорово дралась! Настоящая богатырша!» — скажут те, что набредут на меня, мертвую… Разве человек когда-нибудь падал на колени перед зверем, закрыв голову полами своей одежды? Да пусть провалятся они, эти волки! Разве мало было молодцов, которые расправлялись не только с воющими волками, но и с грозными львами!..»