Перевал - [28]

— Правду говоришь, земляк. Справедливые законы новой власти даже баю и байбиче раскрыли глаза…

Когда аильчане разошлись, она оставила в юрте Текебая. Батрак, который боялся взглянуть ей прямо в лицо, никогда не перечил ни словом и почитал чуть ли не за святую, на подоле которой не грешно и намаз совершить, опустился перед байбиче на колени, робко съежившись и с благоговением шепча про себя: «Я готов ради тебя головой землю рыть, стоит тебе только приказать, чудотворная мать!»

Букен заговорила медоточивым голосом:

— О, племянник мой милый, да паду я жертвой за тебя! Не надо стоять передо мной на коленях, словно ты провинился в чем. Не стесняйся. Ведь ты мне все равно что родной сын. Мать может и умереть, лишь бы не умерли те, кто знал ее, говорит пословица… Боже! Да меня бы покарал дух незабвенной нашей эже — твоей матери, если бы я была черства с тобой. — Она похлопала рукой по краю кёлдёлёна, на котором сидела сама. — Иди сюда, садись поближе ко мне. Мне надо с тобой поговорить по душам, как матери с сыном. Ты свой человек у нас. С твоей женой я не могу разговаривать так открыто. И не вздумай передать ей то, что услышишь от меня, упаси боже. Слово, сказанное женщине, все равно что конь без пут. Если уж так накипит и не будешь знать, с кем поделиться, лучше поделись с черной скалой в ущелье, чем с женщиной. Все немного отляжет от сердца. Зато уж черная скала ни одной живой душе не выдаст твоей тайны. О создатель! Не отрицаю, я тоже женщина, я тоже ношу белый платок. Не к лицу мне наговаривать на женщин. Но мужчины, бедняги, простодушны, доверчивы, а мы ведь, женщины, очень хитры, находчивы. Мужчины куда выдержанней, спокойней нас, а мы часто бываем жадны, нетерпеливы, ненасытны в своих желаниях, а жадность рождает изворотливость.

Байбиче вскинула руку — зашуршал рукав шелкового платья — и, точно это было нечто омерзительное, с брезгливым видом сняла с воротника Текебая прилипшую былинку. Потом продолжала, глядя ему в глаза:

— Я все вижу. После того, как Зуракан попыталась сбежать от нас, она совсем распустилась. Она только вид делает, что стала послушной, а в душе у нее черным-черно. Стоит подвернуться удобному случаю, и она покажет себя. От этой «свободы» скоро, вероятно, все они, глупые овцы, перебесятся.

Байбиче смолкла на секунду, сделав серьезное лицо, словно прислушиваясь к чьему-то совету. Текебай молчал, не смея раскрыть рта. Он, конечно, понимал, что байбиче завела разговор неспроста. Зуракан и в самом деле не однажды последнее время ошарашивала его вопросом: «Избавишь ты меня, наконец, от этого рабства, или мне одной идти, куда хочу?» Но куда она хочет идти? С кем? Текебая все больше охватывало ощущение, будто он заплутался в густом тумане. Видя замешательство батрака, Букен толкнула его в колено:

— Текебай, племянник мой любимый, послушай ты меня: только овца не бесится с жиру, только джигита не испортит баловство родителей. Женщину, которая чтит мужа, уважает народ. А муж, который не может заставить жену почитать и слушаться его, не мужчина, а смердящий труп. Смотри не будь размазней! Мужчина, который не может держать жену в руках, похож на подстилку, на которую садятся все, кому ни вздумается. О боже… Не со злобы говорю это, а потому, что болею за тебя. Ты посмотри на свою жену — так и липнет к мужчинам. С мальчишками в альчики играет. Парней молодых хватает за руки, вокруг себя кружит. Ай-яй, какой срам! Или… О боже!.. Язык не поворачивается. Сядет верхом на голую спину бычка и скачет взад-вперед. Смотреть стыдно. Стыдись не стыдись, а что поделаешь? Одно заботит: как бы из чужого аила кто не увидел! Но дурные вести не камень, не лежат на месте. Прознали об этом борукчинские аксакалы, рта моему баю раскрыть не дали, засмеяли его: «Что же это ваших молодок мужья ублажить, что ли, не могут? Скачут они, говорят, верхом на бычьих рогах. С чего это вы, карасазцы, распустили так своих жен?.. Неужели среди вас не осталось ни одного мужчины с тесаком?» Вернулся оттуда мой бай и говорит: «Я сквозь землю готов был провалиться!» Даже сон у меня пропал с того дня. Если ты и дальше будешь давать жене волю, она еще и не так опозорит наш род. Если не примемся лечить вовремя, болезнь может далеко зайти. А если — не приведи аллах увидеть такое! — болезнь у Зуракан разрастется, она может занедужить бешенством. Давным-давно, когда я была девочкой, одна молодка в нашем аиле взбесилась. Пропади оно пропадом, бешенство это: глаза у неё стали красные, как горящие головешки; белая пена изрыгалась изо рта, набрасываться стала на всех… Увидит собаку — набрасывается на собаку, увидит камень — и на него кидается. Срамота, одним словом, и только! Тогда-то мне и привелось услышать, как одни знающий, святой жизни старик поведал: «Болезнь эта называется «курттама»[38]. Ею болеет — одна из тысяч. Надо было лечить заранее…»

Похлопывая его по коленям, байбиче стала успокаивать Текебая.

— Ты не пугайся. Жена твоя вылечится, только не вздумай ревновать, дрожать за свою честь. Видишь ли, чтобы вышибить из нее дурную болезнь, нужна плоть еще семи холостяков, кроме твоей. Ты не огорчайся, не горюй. Вдоль арыка, в котором течет вода, всегда зелено… Но на это дело необходимо согласие мужа. Да не артачься ты! Она станет послушной и покорной, как бессловесная серая ишачка! Послушайся меня! Дай согласие, племянник мой.