Перевал - [14]
Видя, как осунулась, пожелтела лицом Анархон, подруги подумали, что она заболела. Ракийма, которая до того ехала молча, мысленно погруженная в свое хозяйство и тревогу о детях, потрогала рукой ее лоб. Потом, шлепнув толстыми губами, сказала спокойно:
— Ничего, бог сохранит. Просто намаялась от тряски в арбе.
Рабийга попросила остановить арбу. Порывшись в чемодане, достала завернутый в бумажку порошок и протянула Анархон вместе с кружкой воды:
— На, выпей… Сразу полегчает.
Затем заставила Анархон лечь, подложив ей под голову свой чапан, и попросила возницу ехать потише. Но Батийна, что сидела, распустив колоколом широкий подол своего платья, нетерпеливо похлопала по спине возницу:
— Скажи, дорогой, своим лошадям: «Но-о!», — да стегани их хорошенько плетью по крупам и езжай быстрее. А то не поспеем к сроку в далекую Москеу, если будем тащиться, как сейчас! Пока доберемся, сыяз[22] может разъехаться, и останемся мы ни с чем, ротозеи. Ведь, бывало, раньше мы не очень-то смотрели, болит у нас голова, нет ли, а садились на своих кобыл да отправлялись в лес за дровами, и сразу отставала от нас всякая хворь. Погоняй, погоняй, дорогой! Мы не из городских неженок, которые, чуть что, одна поеживается; а другая тотчас подкладывает ей под голову подушку. Гони лошадей, дорогой, гони!
На седьмые сутки въехали под вечер в какой-то городишко. На последнем пикете, когда меняли лошадей, дали им нового возницу, уже немолодого, но и не очень старого. Толстые, как топорище, лоснящиеся черные усы он закручивал чуть не до самых ушей, зато на подбородке у него не было ни одной щетинки; то и дело вскидывая вверх лохматые черные брови, он куда охотнее таращил свои большие круглые глаза на женщин да сыпал шутками, чем правил лошадьми. То и дело оглядываясь назад и поглаживая свои усы тыльной стороной руки, он лукаво подмигивал женщинам… Ох, и выхорашивался перед ними этот усатый плут! Как бы там ни было, но женщины даже не заметили, как отмахали последние сорок километров. Даже Анархон, похоже, вылечилась от своей черной тоски, не говоря уже об остальных.
— О-ой… да пропади ты совсем… — краешком глаза посматривала она на него, прикрывая лицо ладонью.
— Э-эй, не закрывай лицо руками, пусть солнце его заливает, — не унимался усатый бестия. — Лучше поведи бровью, поиграй глазами да улыбнись нам! Вижу, слишком уж стыдлива, робка ты, дорогая аяш, зачем прячешь свое красивое лицо, закрываешь платком свои огневые глаза! Теперь в пашем небе вольно летает, взмахивая могучими крыльями, вся искрясь светом, белая птица и безбоязненно взывает: «Женщины и девушки, вырывайтесь из тьмы! Чтобы и ваши белые лица озарились этим светом! Равняйтесь по мужчинам! Пусть только достойные молодцы целуют ваши прекрасные щеки!» О аяш, в твоих объятиях все блаженства мира! Невкусное делает вкусным соль, и самых дальних людей сближает девушка. Я буду ждать тебя, скрестив руки и умастив до блеска свои усы; приди ко мне, когда вернешься оттуда, отдайся в мои руки, моя белая птица.
Анархон не на шутку струхнула:
— Ой… что вы, да у меня свой муж есть! Зачем вы мне?
Страх, с каким произнесла это Анархон, рассмешил ее подруг больше, чем шутки возницы. С тех пор, как они отправились в путь, их доставляли от пикета к пикету разные возницы. Были среди них и разговорчивые, любители пошутить, и угрюмые молчальники.
Особенно наскучил женщинам вчерашний возница, который доставил их в предпоследний пикет. Мало того, что он был нем, словно каменный истукан, он еще и смотрел на своих спутниц такими злыми глазами, будто затаил кровную месть на каждую: «Ишь развратные суки, куда их несет от родного дома, от своих мужей и детей?! Так бы я и покончил с вами, сбросив всех в бездонную яму!» Когда он чмокал губами, погоняя лошадей, то скрипел зубами, щеки его вздувались, от всей его мрачной фигуры веяло угрозой.
Когда на последнем пикете его сменил игривый усач, Батийна с подругами облегченно вздохнули:
— Ой, неужели мы и вправду избавились от этого зловещего страшилы-молчуна?
Казалось, не в меру говорливый, шумный усач, докучающий своей назойливой развязностью, послан им, чтобы возместить с лихвой за вчерашнее. Доведя женщин до слез своими прибаутками, он поворачивался к лошадям и замахивался на них кнутом:
— А ну, дорогие, давайте-ка рысью. Ведь не кого-нибудь везу на чугунку, а свою ненаглядную. Для человека живого, как я, день все равно что для иного месяц… Не пройдет и двух недель, как я, скрестив руки на груди, буду встречать свою любимую… Гей-гей, бегите, дорогие!
Перестав смеяться, Батийна спросила у него удивленно:
— Эй, усач, скажи, кто ты? Огой[23], сарт или казах?
Дернув вожжами, он приосанился:
— А как, по-твоему?
— Если б знала, так не спрашивала бы. С виду не казах и не киргиз — вроде помесный какой-то. Но говоришь порой очень чисто.
Возница, все так же приосанясь, погладил усы и сказал по-киргизски:
— Я из тех, кто поет: «Моя джене в белом элечеке, целовать ее белую шею — вот в чем услада моя», а ты, птичка моя, доводишься мне снохой, а снохе положено ластиться и, попав в мои объятия, называть «абаке»
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Тугельбай Сыдыкбеков — известный киргизский прозаик и поэт, лауреат Государственной премии СССР, автор многих талантливых произведений. Перед нами две книги трилогии Т. Сыдыкбекова «Женщины». В этом эпическом произведении изображена историческая судьба киргизского народа, киргизской женщины. Его героини — сильные духом и беспомощные, красивые и незаметные. Однако при всем различии их объединяет общее стремление — вырваться из липкой паутины шариата, отстоять своё человеческое достоинство, право на личное счастье.
«Заслон» — это роман о борьбе трудящихся Амурской области за установление Советской власти на Дальнем Востоке, о борьбе с интервентами и белогвардейцами. Перед читателем пройдут сочно написанные картины жизни офицерства и генералов, вышвырнутых революцией за кордон, и полная подвигов героическая жизнь первых комсомольцев области, отдавших жизнь за Советы.
Жестокой и кровавой была борьба за Советскую власть, за новую жизнь в Адыгее. Враги революции пытались в своих целях использовать национальные, родовые, бытовые и религиозные особенности адыгейского народа, но им это не удалось. Борьба, которую Нух, Ильяс, Умар и другие адыгейцы ведут за лучшую долю для своего народа, завершается победой благодаря честной и бескорыстной помощи русских. В книге ярко показана дружба бывшего комиссара Максима Перегудова и рядового буденновца адыгейца Ильяса Теучежа.
Автобиографические записки Джеймса Пайка (1834–1837) — одни из самых интересных и читаемых из всего мемуарного наследия участников и очевидцев гражданской войны 1861–1865 гг. в США. Благодаря автору мемуаров — техасскому рейнджеру, разведчику и солдату, которому самые выдающиеся генералы Севера доверяли и секретные миссии, мы имеем прекрасную возможность лучше понять и природу этой войны, а самое главное — характер живших тогда людей.
В 1959 году группа туристов отправилась из Свердловска в поход по горам Северного Урала. Их маршрут труден и не изведан. Решив заночевать на горе 1079, туристы попадают в условия, которые прекращают их последний поход. Поиски долгие и трудные. Находки в горах озадачат всех. Гору не случайно здесь прозвали «Гора Мертвецов». Очень много загадок. Но так ли всё необъяснимо? Автор создаёт документальную реконструкцию гибели туристов, предлагая читателю самому стать участником поисков.
Мемуары де Латюда — незаменимый источник любопытнейших сведений о тюремном быте XVIII столетия. Если, повествуя о своей молодости, де Латюд кое-что утаивал, а кое-что приукрашивал, стараясь выставить себя перед читателями в возможно более выгодном свете, то в рассказе о своих переживаниях в тюрьме он безусловно правдив и искренен, и факты, на которые он указывает, подтверждаются многочисленными документальными данными. В том грозном обвинительном акте, который беспристрастная история составила против французской монархии, запискам де Латюда принадлежит, по праву, далеко не последнее место.