Переулок Солнца - [3]

— Господи! Вьоланте! За всеми этими пустяками чуть не забыла о Вьоланте!

Через секунду можно было услышать, как она будит дочь, постепенно переходя от уговоров к категорическим требованиям:

— Вьоланте!.. Вьоланте, пора! Ну же, Вьоланте, до полудня ты, что ли, собралась спать? Слышишь, Вьоланте? Говорю тебе, пора на работу.

Пенсионер извлек из кармана большие круглые часы и долго молча смотрел на них, покачивая головой. Саверио взглянул поверх очков на свои часы, лежащие в коробочке вместе с шилом и варом, и вздохнул. Йетта вспомнила, что не заводила еще будильник. А Йоле посмотрела на стенные часы, два года назад выигранные в лотерею, но они стояли и ничего не смогли сообщить ей.

Однако все почувствовали себя спокойнее, когда услышали заспанный голос Вьоланте:

— Ма-а-а-а-ма-а-а! Высохли мои чулки?

В этот момент во двор вышел Анжилен со своей собачкой. Он остановился, чтобы разжечь трубку, а Томмазо воспользовался этим, чтобы исследовать все углы в поисках нужного запаха. Наконец псу показалось, что он нашел его у двери гладильщицы. Подняв лапу, он постоял секунду и побежал дальше, а на зеленой двери появилась темная блестящая полоса, похожая на конус, нарисованный неуверенной рукой.

— Палач! — пробормотал Анжилен, глядя на тускнеющее произведение своей собаки и благодаря небо за то, что выдался ясный день, и оно высохнет раньше, чем Зораида выйдет из дома. Потом он затянулся из своей трубочки и с независимым видом, притворяясь, будто ничего не заметил, поспешно вышел вслед за собакой в переулок.

Переулок Солнца — это темная извилистая улочка. Посредине она вымощена булыжником, у домов и под воротами, разными по форме, но одинаково низкими и мрачными, выложена расшатанными каменными плитами.

Каждого, кто, очутившись здесь, поднимет глаза на почерневшую от времени, облупившуюся эмалированную табличку, чтобы узнать название улочки, тотчас же поразит абсурдность этого названия, потому что слово «солнце», кажется, было написано специально, чтобы еще больше подчеркнуть мрачность переулка.

— Наверно, в давние времена его для смеха прозвал так какой-нибудь синьор из коммуны[1], — любит повторять торговка из дома номер семь.

— Или, может быть, раньше, очень давно, по одну сторону домов не было, и солнце свободно проникало в переулок, — высказывает предположение учитель.

— А может, в давние времена солнце не там ходило? — подсказывает Йетта.

Анжилен другого мнения. Он считает, что имя переулку дали сами жители (в давние времена, разумеется), потому что очень уж хотелось им солнца — пусть даже в виде слова, напитанного на стене.

— Говорю вам, что это была жажда! Великая жажда! — обычно добавляет он.

Как бы там ни было, а переулок назвали именно так.

По утрам Переулок Солнца усеян кульками с мусором, в которых ночью основательно рылись кошки. Поэтому свою утреннюю прогулку Анжилен и Томмазо совершают среди капустных кочерыжек, картофельной шелухи и глиняных черепков.

Анжилен проходит весь переулок до угла, и, свистнув Томмазо, возвращается; пес, опустив морду, нехотя плетется за ним следом.

— Томмазо, — предупреждает хозяин, — начинается цивилизация.

Фраза эта стала ритуальной. Услышав ее, собака печально подставляет морду и через минуту, уже в наморднике и ошейнике, снова семенит рядом с хозяином.

— Цивилизация, Томмазо. Ци-ви-ли-за-ция! Это, братец: что посеешь, то пожнешь.

И, взглянув на собаку, которая, опустив уши, плетется в самом подавленном настроении, Анжилен начинает напевать: «В бедности моя отрада…»

В Переулке Солнца нет недостатка в философах.

2

Из своего окошка, выходящего на крышу, Рыжая наблюдала за кошкой Биджей, которая сидела со степенной грацией на черепице у трубы и совершала утренний туалет, облизывая лапу, а потом деликатно проводя ею по мордочке.

Грациелла отодвинула цветы, которые тетка упорно выстраивала на ее окне, и, опершись руками о подоконник, выпрыгнула на крышу.

— Иди сюда, Биджа, иди сюда, — позвала она.

Кошка повернула голову, но даже не подумала двинуться с места. Тогда, встав на четвереньки, девушка сама полезла к ней.

Биджа позволила взять себя на руки и погладить. Она ткнулась носом Грациелле в лицо, потом мягко вырвалась, скользнула прочь и снова удобно примостилась у трубы, уже нагретой солнцем.

Неожиданно на колокольне ударил колокол, спугнув целую стаю ласточек, обитавших под каждым желобом, и заставив задрожать старую черепицу. Грациелла сосчитала удары и, съехав к своему окну, прыгнула в комнату. Еще раз взглянув на кошку,

она ласково улыбнулась ей, и от этой улыбки грубое лицо девушки вдруг стало нежным.

На колокольне снова зазвонили и ласточки опять с криком взмыли ввысь. Грациелла, принялась ставить горшки на место, в сердцах безжалостно стукая их друг о друга. Она ненавидела эти цветы за их слабые стебельки и бледные листья, говорящие о том, что им не хватает солнца и хорошей земли, ненавидела потому, что они напоминали ей собственную блеклую, худосочную юность.

Проведя разок гребенкой по копне своих рыжих волос, прикусив губы, чтобы они стали поярче, она одернула юбку и, прыгая через ненадежные ступеньки крутой деревянной лестницы, которые она знала наизусть, слетела вниз, в убогую кухоньку, где ее молча дожидалась тетка.