Пьеретта - [18]

С тех пор как Сильвия перешла на систему строгой экономии, она, чтобы не тратить лишнего на освещение и топливо, оставляла свою служанку в столовой, — лишь когда являлись Вина и полковник Гуро, Адель уходила на кухню. Приезд Пьеретты дал пищу для разговоров на весь вечер.

— Придется завтра же купить ей все необходимое, — сказала Сильвия. — У нее ровно ничего нет.

— У нее одна только пара башмаков — та, что на ногах, да и весят они чуть ли не по десять фунтов каждый, — сказала Адель.

— Так уж принято в их краях, — объявил Рогрон.

— Как она осматривала свею комнату! А ведь двоюродная сестрица таких людей, как вы, мадемуазель, могла бы жить в комнате и получше.

— Ладно, помалкивайте, — сказала Сильвия, — вы же видели, что девочка от нее в восторге.

— Боже, какие сорочки, они, небось, ей всю кожу ободрали! Все это никуда не годится, — заявила Адель, разобрав узелок Пьеретты.

Хозяин, хозяйка и служанка до десяти часов вечера обсуждали, какой коленкор и по какой цене купить яд сорочки, сколько потребуется пар чулок, из какой ткани и сколько шить нижних юбок, и подсчитывали, во что обойдется весь гардероб Пьеретты.

— Это станет нам по меньшей мере в триста франков, — сказал сестре Рогрон, запоминавший по старой привычке цену каждого предмета и производивший в уме подсчет.

— Триста франков! — воскликнула Сильвия.

— Да, триста франков, подсчитай сама. Брат и сестра еще раз прикинули, и получилось действительно триста франков, не считая работы.

— Вот так и вышвырнем разом три сотни, — сказала Сильвия, отправляясь спать все еще под впечатлением этой мысли, для которой она нашла столь удачное выражение.

Пьеретта была дитя любви, и любовь одарила ее своей жизнерадостностью, веселостью и нежностью, своим благородством и самоотверженностью; ничто еще не оскорбляло до сих пор, не ранило ее пугливого сердечка, и оно так больно сжалось от приема, оказанного ей богатыми родственниками. Если жизнь в Бретани была полна для нее лишений, то зато полна была также и нежности. Старики Лоррены были самыми неумелыми торговцами, зато они были самыми любящими, простосердечными и ласковыми людьми на свете, как и все, кто не расчетлив. В Пан-Гоэле их внучка росла на свободе. Она со своим товарищем Жаком Бриго каталась, когда вздумается, на лодке по прудам, носилась по полям и по городу, совсем как Павел и Виргиния. Все баловали и ласкали их, а они, свободные, как ветер, жадно устремлялись за неисчислимыми радостями детства: летом ездили смотреть на рыбную ловлю, ловили жуков и бабочек, собирали букеты, разгодили цветы; зимой — то устраивали каток, то строили ледяной дворец, то лепили снежную бабу или играли в снежки. Они везде были желанными гостями, их всюду встречали улыбкой. Беда пришла, когда настало время учиться. Жак остался после смерти отца без всяких средств, и родные отдали его в ученики к столяру, где его кормили из милости. Так позже из милости кормили и Пьеретту в Сен-Жаке. Но даже в этой своеобразной богадельне все баловали, ласкали, лелеяли душеньку Пьеретту. Малютка, привыкшая к любви и нежности, не встретила у своих богатых родственников, к которым так стремилась, ни ласкового взгляда, ни доброго слова, ни привета, а ведь все это находилось для нее у каждого, даже у посторонних, даже у кучеров дилижанса. Она совсем растерялась от новизны впечатлений и особенно от непривычной неприветливой атмосферы, в которую попала. Сердцу, как и телу, может стать вдруг холодно или тепло. Сама не зная почему, бедняжка почувствовала желание заплакать; но она была утомлена и уснула. Приученная рано вставать, как все деревенские дети, Пьеретта проснулась на другой день на два часа раньше кухарки. Одевшись, она потопталась в своей комнате над головой кузины, осмотрела в окно маленькую площадь и начала было спускаться вниз, но остановилась, восхищенная лестницей, — обследовала ее во всех подробностях, осмотрела розетки, медную отделку, украшения, раскраску стен и т, д. Сойдя вниз, она не сумела открыть дверь в сад и поднялась обратно; потом снова спустилась, когда проснулась Адель, и выскочила в сад; обежав его весь, она добралась до самой реки, остолбенела при виде беседки, вошла в нее: ей было что осматривать и чему дивиться до того времени, когда встала ее кузина Сильвия. За завтраком двоюродная сестра сказала ей:

— Это ты, милочка, ни свет ни заря грохотала по лестнице? Ты разбудила меня, и мне не удалось больше уснуть. Нужно быть умницей, хорошей девочкой и не шуметь, когда играешь. Твой двоюродный братец не любит, когда шумят.

— Да и ноги нужно вытирать, — сказал Рогрон. — Ты вбежала в беседку в грязных башмаках и наследила там на паркете. Твоя двоюродная сестра любит, чтоб было чисто. Такая большая девочка, как ты, должна быть аккуратной. Разве тебя не учили аккуратности в Бретани? Впрочем, когда я ездил туда за пряжей, на этих дикарей смотреть было жалко! Аппетит у нее, однако, хороший, — сказал он, обращаясь к сестре, — можно подумать, что она три дня не ела.

Пьеретту с первых же минут задели замечания кузины и кузена, она и сама не знала почему. Прямая и откровенная по натуре, предоставленная до сих пор самой себе, она не привыкла задумываться. Она не могла бы определить, чего не хватало ее кузине и кузену, и лишь впоследствии, постепенно, через страдания открылось ей это. После завтрака Рогроны, польщенные тем, что все убранство их дома приводит Пьеретту в восторг, и спеша насладиться ее восторгом, показали ей свою гостиную, дабы научить ее с должным почтением относиться ко всему этому великолепию. Испытывая в своем одиночестве внутреннюю потребность чем-либо интересоваться, холостяки и старые девы заменяют естественные привязанности привязанностями искусственными: любят собак, кошек, канареек, своих служанок или духовников. Так и Рогрон с Сильвией воспылали непомерной любовью к своей мебели и дому, столь дорого им стоившим. Сильвия даже стала помогать Адели при утренней уборке, находя, что служанка не умеет как следует чистить мебель щеткой, наводить на нее блеск, чтобы она сияла новизной. Вскоре эта чистка стала для нее важным занятием. И мебель, таким образом, ничуть не теряла своей ценности, а становилась даже лучше! Пользоваться мебелью, не изнашивая и не пачкая ее, не царапая дерева и не стирая глянца, — вот какова была задача. Занятие это обратилось в одну из тех маний, какие бывают у старых дев. В особом шкафу у Сильвии завелись шерстяные тряпки, воск, политура, щетки, и она не хуже опытного краснодеревца научилась пользоваться ими; у нее были специальные метелки из перьев, специальные тряпки для пыли, и она терла и терла, ничуть не рискуя повредить себе, потому что была крепка. Острый взгляд ее голубых, холодных, как сталь, глаз, беспрестанно все оглядывавших, проникал даже под мебель; и легче было отыскать чувствительную струнку в ее сердце, нежели хлопья пыли под ее креслом.