Переселение. Том 2 - [55]

Вишневский заметил, что Павлу надо еще раз как следует поразмыслить и все-таки согласиться принять миссию в Токае.

Неужто лучше иметь маленькую, обособленную Сербию в России, стеречь в пустыне границу от татар и турок или стоять на границе с Польшей, чтобы украинцы не перебегали в Польшу, чем раствориться в могучем русском море, стать русскими и жить себе припеваючи? Имперская Коллегия в Санкт-Петербурге рассчитывает, что они будут верой и правдой служить государству Российскому, но он, Вишневский, в этом, надо сказать, сомневается. Народ, живущий на границе между двумя великими державами, редко бывает верен, он всегда готов на предательство. Вишневский видит, что капитану горько признать эту правду, но пусть он простит его за искренность. Он обязан это сказать. Разговаривая с проезжавшими через Токай в Россию офицерами, он всякий раз наталкивается на одно и то же: упрямство, непослушание, запальчивость и склонность к бунтарству. А ведь его прямой долг докладывать обо всем Костюрину.

— Вот вы сами, капитан, рассказывали о том, как возненавидели Австрию. А ведь поначалу просились в нее, видели в ней убежище и утешение.

Исакович сердито кричал, что негоже подозревать людей, которые покидают родину, потому что им плохо и потому что они не хотят терпеть несправедливости. Это порядочные, честные люди, и русские в этом убедятся. Как и военные власти в Киеве. Австрия их гнусно обманула. Они не могут допустить даже в мыслях, что Россия поступит с ними так же.

Вишневский успокаивал Павла, но тут же тихо добавлял, что, по правде говоря, многие сербские офицеры получили рацион, порционные и подъемные деньги на переселение своих людей и, уехав в Австрию, не вернулись. Деньги получают и русские, но они не исчезают.

Исакович начинал терять терпение, разговаривая с этим сербом — первым встретившимся ему в русской армии офицером.

— Надо помнить, — горячился он, — и то, что люди за бесценок продавали свою землю и дома, что они горюют по семьям. Ведь они бросают пепелища, покидают близких и переселяются, точно цыгане, таборами! Это тоже нелегко! А расставаться с могилами, где почиют их отцы, сестры и братья? Поэтому порой и грешат, как в бреду.

Вишневский снова посоветовал Павлу остаться в Токае. Тут, мол, ему будет хорошо.

Павел, выругав про себя Вишневского, сказал, что уехал из Австрии и оставил Сербию не ради того, чтобы продавать и покупать вино в Токае и делать на этом карьеру. И умолк, ожидая скандала.

Однако Вишневский и на сей раз лишь улыбнулся и заметил, что он срывает ему задуманную комбинацию. Ему, Вишневскому, придется остаться здесь и, как изволил выразиться капитан, делать карьеру на вине. Если, конечно, Костюрин не решит иначе!

После этого разговора он впервые ушел, простившись с Павлом холодно и нелюбезно. Но хотя было ясно, что Вишневский огорчен, держался он безукоризненно. Гусар подвел ему лошадь, и он как-то по-особому сел в седло. Обычно, прежде чем сесть, Вишневский щипал свою кобылу и, когда та начинала беспокойно вертеться, легко и элегантно вскакивал в седло. Потом он снова щипал ее за морду. Кобыла становилась на дыбы, а затем послушно шла рысью. Павел удивился, что кобыла все это терпит, и с недоумением смотрел, как Вишневский без посторонней помощи поставил ногу в высоко подтянутое стремя и вскочил в седло, словно под ним была не лошадь, а дракон. Исакович долго следил за удаляющимся гостем.

Вот с чем он столкнулся, уехав из Австрии в Россию в поисках счастья и утешения! И кто знает, что еще ждет его впереди?

Спустя несколько дней к нему вдруг заявились в гости супруга и свояченица Вишневского, хотя Павел их вовсе не приглашал и не ждал, и с тех пор стали навещать его регулярно.

Гостьи усаживались в саду и пили с Исаковичем миндальное молоко.

Под вечер они отправлялись в экипаже на прогулку по окрестностям Токая и на обратном пути, громко смеясь, заезжали к нему. Вишневский это знал и одобрял.

И нисколько не ревновал.

Однако относился к жене совсем не так, как господин Божич — к Евдокии. Вишневский ни разу не сказал супруге, как, впрочем, и никакой другой женщине, ни одного бранного или оскорбительного слова. К каждой женщине он относился так, как относился Божич к своей дочери. Было ясно, что Вишневский пользовался у женщин успехом и они поглядывают на него благосклонно.

Капитану, говорил Вишневский, представляется случай провести в Токае несколько дней в дамском обществе. Вдовцы при желании пользуются у женщин неизменным успехом, и не потому, что они превосходят других мужчин на любовном поприще, а потому, что у них нет жен. Женщины обычно любят одерживать победы и отбивать чужих мужей, но все-таки предпочитают пользоваться симпатией холостяков, когда можно обойтись без соперницы.

Дамы слушали его рассуждения в присутствии Павла и смеялись.

Супруга Вишневского прямо сказала, что женщины редко берут в любовники вдовцов и неохотно выходят за них замуж, потому что вдовец вечно сравнивает вторую жену с первой, живую — с покойной. А с этим ни одной женщине примириться нелегко.

Так называемая жена Вишневского приходила к Павлу лишь для того, чтобы как-то убить время в скучном Токае. Она была вылитая цыганка, и не только лицом, она и плясала как цыганка, и грудь у нее была цыганская, крепкая, и кожа смуглая, и ноги красивые. В черные волосы она втыкала красные гребни, а под шелковый желтый кринолин поддевала множество красных нижних юбок.