Переселение. Том 2 - [52]

Ушли они, и Павел никогда больше о них не слыхал. Даже когда сам прибыл в Ярослав.

Ему было жаль этих людей, и он долго провожал их караван. Переселение в Австрию соотечественников, да и свое собственное, он считал величайшим обманом. Глядя теперь на то, как они переселяются в Россию, он был совершенно подавлен. И спрашивал себя: «Что же это?» Ему даже захотелось задержать их на какое-то время в Токае за свой счет, несмотря на то, что он уже изрядно поиздержался.

Однако надо было дождаться братьев, чтобы двинуться всем вместе. Говорили, будто хорошая погода стоит только в Токае, а в Польше и в России их ждут снежные сугробы.

Вишневский не разрешил отсрочить их отъезд.

Партии переселенцев должны были отправляться в назначенное им время.

Впрочем, жалость к соотечественникам недолго мучила Исаковича. Как у всех зажиточных людей, да еще и вдовцов, чувство это в нем было сильным, но преходящим, никогда не перерастая в неугасимый огонь сострадания, было зыбким, колеблющимся, как ветви легко колышущихся на ветру старых ив.

Понурив голову, он ехал вслед за соотечественниками несколько часов и лишь потом повернул обратно.

По вечерам, когда заходящее солнце еще светило и грело, Павел обычно сидел на каменных ступенях крыльца дома под шатром из виноградных лоз.

Два петуха, которых он, как человек суеверный, купил, чтобы они отгоняли духов, дрались тут же каждый вечер перед тем, как сопровождать кур на насест в конюшню. С тех пор как Павел их купил, он спал спокойно.

Перед рассветом они кукарекали, а он на заре возвращался от Вишневского и, следуя его примеру, спал до полудня. После выпитого вина, к которому он был непривычен, Токай больше не казался ему островом блаженных, а представлялся скорее странным, как и сам Вишневский, каким-то сумасшедшим городом.

Отойдя в Вене от общества соотечественников и оставшись один, Павел хотел поскорее соединиться с теми, кто переселяется, подобно ему, в Россию.

Он тешил себя мыслью, что он растворится среди народа, населяющего безграничные просторы России. Вишневский же уверял, что человек должен сам себе завоевать счастье, положение в обществе, богатство — так сказать, сам возложить себе на голову венец.

Исаковичу быстро надоело все это слушать, он теперь избегал Вишневского; прячась от него, садился в лодку и порой далеко уплывал вниз по реке. А под вечер купался в теплой воде к радости потешавшихся над ним жителей Токая, которые спрашивали себя, что может делать русский офицер в воде, среди лозняка, и к вящей муке агентов токайского магистрата, которые, неотступно следя за русским офицером, смотрели с берега, как он полощется в воде.

А когда Павел не ходил на реку, он, сидя на крыльце, читал, что тоже внушало удивление. Книги давал ему Вишневский. Получив их из Вены, он велел капитану их прочесть. Не с целью образовать его, а потому что сам читал плохо, чуть ли не по складам, и хотел, чтобы Павел растолковал ему их содержание. Книги присылали австрийцы, предназначались они для Санкт-Петербургской Коллегии. Переправляя их Костюрину в Киев, следовало дать какой-то отзыв. Пусть поэтому Исакович их прочтет, говорил Вишневский, и скажет, что́ написать в сопроводительном письме.

Это неожиданное поручение стало для Павла целым событием, запомнившимся ему на всю жизнь и оказавшим на него большое влияние. В прекрасно переплетенных фолиантах были сочинения знаменитых полководцев и генералов, толкующих о том, как надо выигрывать войны и побеждать в сражениях и как завоевывать страны.

То, что ему, Павлу Исаковичу, покинувшему родину и переселяющемуся в неизвестную даль человеку, который, подобно нищему, ходит по людям, надо было сейчас в Токае читать и думать, скажем, о том, как завоевывали Галлию, казалось капитану весьма диковинным. Читать, какую тактику применял шведский король в Тридцатилетней войне, и не иметь ни малейшей возможности оказать влияние на происходившие в России и во всем мире события, Исаковичу представлялось сначала достойным сожаления, потом страшным, а под конец — смешным и глупым.

Книги, кроме одной французской, были немецкие. Он вполголоса, медленно читал все подряд, даже когда не понимал.

Исакович говорил по-немецки довольно дурно, неуверенно, коверкал слова, а французский язык слышал только от взятых под Прагой пленных. О чем пишут во французской книге, которую ему дал Вишневский, он так и не понял, хотя долго рассматривал в ней чертежи. Видимо, это была биография французского генерала, имя которого Исакович прочел по слогам: Vi-com-te Tu-re-n-ne.

Но книги на немецком языке он понимал хорошо.

Больше всего ему понравились слепые глаза на скульптуре, изображавшей бюст римского полководца, которого звали Юлий Цезарь.

Павел читал о том, как Цезарь покорил Галлию.

И как он упрочил власть Рима над покоренными народами.

Наслаждался Павел и книгой, в которой Монтекукколи описывал собственные победы.

Все это было для него ново.

Внимательней всего штудировал Исакович схемы сражений, изучал он также и карты перевалов на Карпатах, имевшиеся у Вишневского. Когда все было прочитано, Вишневский поблагодарил Павла: