Переселение. Том 2 - [41]

Когда в 1728 году сербские коммерсанты в Вене решили, что для поднятия авторитета сербов в стольном граде необходимо иметь собственную церковь, Деспотович был одним из тех толстосумов, кого выдвинули на роль жертвователя. В 1733 году у Деспотовича были уже свой кучер и карета, и, если бы не скоропостижная смерть невесты, церковь обвенчала бы его как вдовца вторым браком. Это заставило воскобоя затребовать у сестры свою единственную дочь. Сестра не только привезла Евдокию, но и сама осталась в Буде. Сгорая от стыда, который каждая женщина в ту пору чувствовала или делала вид, что чувствует, перед даже самым близким мужчиной, госпожа Ракич сказала брату, что приехала выдавать Евдокию замуж.

Она-де уж заневестилась.

Срочно взялись готовить приданое.

Насели на девушку, стали ее учить читать и писать, вернее царапать на бумаге. Начала она болтать по-немецки. Учили ее и танцевать. Играть на арфе. Ходить в чулках.

Больше она уже не бегала босиком и даже боялась громко смеяться. Усмирили ее в коридорах монастыря Клариссы в Буде.

А в семнадцать лет выдали за Божича.

Божич, один из блестящих офицеров венгерского гусарского полка, нес в 1737 году службу при дворе, сопровождая карету с Марией Терезией и охраняя ее сады, и прославился своими дуэлями. И хотя ныне Божич был развалиной, он все же имел доступ в общество прежних своих товарищей и знакомых.

В этом-то обществе так и изменилась его жена.

Своей невероятной грубостью Божич сразу после рождения первого ребенка оттолкнул от себя жену навсегда. Он ежедневно и ежечасно твердил о достоинствах своей первой жены и тем не только отвратил Евдокию от себя, но и заставил ее отгородиться от него стеной молчания. Она уже не делилась с ним ни своими радостями, ни огорчениями. И каждое новое платье, которое она надевала, каждая новая прическа, сделанная парикмахером, каждый новый ухажер, пытавшийся ее заполучить, играя с ней — по обычаю того времени — в пастуха и пастушку, все больше отдаляли г-жу Божич от мужа. Перед ней, кланяясь и манерничая, проходили молодые, надушенные офицеры, уверяя ее, что она мало сказать красива, она прекрасна — истинная богиня полуночи, и в то же время называя имена женщин, с которыми был близок ее муж.

Выйдя в семнадцать лет замуж, спустя четыре года после приезда из Вуковара, этого гусиного царства, в Буду, Евдокия Божич была невинна и не имела четкого представления о назначении тех или иных органов своего тела, хотя ее тетка, госпожа Ракич, со сказок о медведе и лисе перешла на истории о замужестве, о рождении детей и о горячих объятиях, на сказки, в которых королевы, брошенные злыми королями, оставались в лесах одни с грудными младенцами на руках.

Божич же обращался со своей молодой женой как с проституткой, с которой поутру расплачиваются и выгоняют из своей постели.

Вот почему, впав однажды в уныние, Евдокия Божич, будучи в гостях у г-жи Монтенуово, чудесным летним вечером уступила одному из своих ухажеров, очень молодому офицеру, господину Вольгемуту, который застал ее переодевающейся. Этот влюбленный в нее надушенный, расфранченный, еще холостой офицер был нежен, но слишком робок. Она долго его мучила, прежде чем позволила себя раздеть.

Вероятно потому, что она так долго его мучила, Вольгемут обессилел и показал себя не с лучшей стороны. Ей стало противно от всего того, что он с ней вытворял. Красивый молодой человек превратился в свинью. Евдокия спрашивала себя: неужто это то, что так расхваливают и к чему так стремятся женщины? С Божичем она, по крайней мере, знала, что от него можно ждать.

Божич тоже вызывал в ней омерзение, без конца болтая в постели, а под конец говоря пошлости, но следовало признать, что Божич до шестидесяти лет сохранял свою силу.

Евдокия терпела его еще и потому, что у нее возникало приятное ощущение, будто он ее насилует.

Вольгемут воспользовался минутой ее слабости, к тому же ей было любопытно узнать, что же это такое — прелюбодеяние, о котором она так много слышала.

Но Вольгемут оказался пентюхом.

Никогда больше она не позволяла себя уговорить.

И после него — единственного, кто мог похвастаться, что обладал этой прекрасной дикаркой, — находились мужчины, питавшие надежду покорить г-жу Божич, если не нынче, так завтра. Но раздушенная, разряженная, вечно в новых платьях, Евдокия готова была часами гулять в лунные ночи и даже целоваться, но дальше этого не шла.

Она научилась говорить по-немецки как истая венка, была порой бесстыдно развязна, но ни одному из своих ухажеров не отдалась.

Своим подругам она обычно говорила, что ждет какого-нибудь заморского принца.

Кто знает, до каких пор г-жа Божич безмятежно сверкала бы своей красотой и нарядами в домах и садах своих знакомых, среди которых — из самого высшего круга — была и г-жа Монтенуово, если бы не приглянулась самой г-же Монтенуово.

Исакович думал, что венцы питают ненависть к их народу, особенно придворное окружение и австрийские генералы, но он ошибался. Среди этих старых, впадающих в детство военных, живущих воспоминаниями о турецкой войне, встречались страстные обожатели соплеменников Исаковича, называвшие их на дворцовом жаргоне общим именем — кроаты, то есть хорваты.