Переселение. Том 2 - [117]

Мужик должен научиться стоять на месте и гибнуть не отступая.

Согласно полученным от лазутчиков сведениям, пруссы опять готовятся к войне, а их король, сущий дьявол в человеческом облике, кто знает, какие опять придумает стратегические и тактические уловки в грядущей схватке.

Говорят, будто он учит солдат новой атаке — окружению с флангов.

Будто и артиллерию посылает в авангард.

А пехота будто каждую минуту дает залп.

«Коллегия, — продолжал Костюрин, — считает, что русские идут в атаку так, как ходили шведы в Тридцатилетнюю войну. Некоторые горячие головы в Коллегии требуют, чтобы наша конница отказалась от пики. Главная задача офицеров следить, чтобы пехота не стреляла поверх голов. Для этого вам будут выданы английские упоры, дабы выравнивать залп, снижать его, стрелять прямой наводкой! Французский полк под названием chasseurs de Grassin[37] (Костюрин сказал это по-французски) залпами и егерской стрельбой не допустил окружения и сорвал маневр целой бригады. Ошибка в Крымской кампании заключалась в том, что армия останавливалась перед укрепленными городами. Нужно было их обходить. Идти и идти вперед!

Укрепленные города после падают, как спелые груши.

Коллегия добивается большей быстроты и маневренности, особенно от пехоты.

Битвы в поле! Атаки, атаки!»

Пока Костюрин говорил, генералы и офицеры молчали, хотя тот не только прощал, но и поощрял критику.

Офицерам это неоднократно подчеркивалось.

После этой рацеи несколько рот киевских гренадеров и назначенные в казачий полк сербы во главе с есаулом Укшумовичем произвели учения под командой новых русских офицеров. Из офицеров Шевича первым на очереди был Петр Исакович.

Он подскакал во главе гусар Живана Шевича к помосту.

На лошади он был очень хорош.

Позабыв о проклятье Стритцеского, Петр провел ночь возле Варвары, которая была на седьмом месяце беременности и которая сейчас любила мужа как сестра брата.

Она утешала его, что благополучно родит и что она уже привыкает к киевской жизни. Петр в то утро поднялся счастливый и влюбленный в свою жену.

Костюрин изъявил желание послушать, как он командует по-русски.

Петр пришпорил лошадь — пугливую, глупую артиллерийскую кобылу — и показал несколько эскадронных маневров. Гусары Живана Шевича — командира очень строгого — выполняли все четко, как на шахматной доске. Командовать по-русски Петр уже выучился.

Костюрин был доволен.

Закончив, Петр подскакал на своей кобыле к помосту, Костюрин громко спросил его, какова была бы его команда, если бы с фланга по нему открыла огонь гренадерская пехота?

Петр смущенно ответил, что подал бы команду к атаке.

Костюрин задал еще несколько вопросов, а потом, обратившись к Витковичу, заметил, что офицер этот хорошо воспитан и что понравился его жене и дочерям. Они слыхали, будто жена у него дворянского рода.

— Я намереваюсь оставить его при штабе, когда он вернется из своего поместья на Донце. Уж очень хорош! Красавец!

Петр Исакович тем временем отъехал к стоявшим в жидкой грязи и талом снегу позади помоста вахмистрам и коноводам, которые привели артиллерийских лошадей. Кобыла под ним заартачилась, когда к ней подошел конюх, и тот погрозил ей кнутом. Испугавшись, видимо, мелькнувшего внезапно перед ее глазами красного рукава, лошадь встала на дыбы. Петр съехал набок, ударил кобылу ладонью по шее и хотел тут же спрыгнуть на землю.

Не знал Петр, кого он ударил!

У кобылы была скверная привычка внезапно ложиться на спину и подминать под себя всадника. Петр упал навзничь на землю, а кобыла лягнула его копытом в голову. И хотя удар был не сильный, Петр вскрикнул и лишился чувств.

Подбежавшим коноводам пришлось его унести.

Позванный фельдшер велел везти его домой и уложить в постель. В санях Петр пришел в себя и, услыхав, что его везут домой, стал просить не делать этого: дома у него беременная жена, она очень испугается. В замешательстве никто толком его не услышал, а он снова потерял сознание. И только стонал.

Ни Костюрин, ни Виткович, ни Исакович не видели, что произошло с Петром. И не обратили внимания на его отсутствие.

Падение с лошади на смотре обычно строго наказывалось, но смотр был неофициальным. Для Костюрина это было скорее развлечением.

Генерал знал, что новоприбывшие скачут на чужих артиллерийских лошадях, и он не столько интересовался тем, как они ездят, сколько тем, как они командуют.

Лошади, выделенные артиллеристами, были сущие бестии. Тугоуздые, брюхатые, с длинными хвостами и низко опущенными мохнатыми головами.

Под незнакомым ездоком они лягались, как старые упрямые ослы.

Шевич стоял перед помостом и вызывал по своему списку офицеров; совсем так, как через своих вахмистров вызывал гусаров на чистку конюшен.

Когда пришел черед Юрата Исаковича — ныне Георгия Исаковича-Зеремского, тот подскакал к Костюрину — ни дать ни взять красавец цыган.

Ему предстояло провести боевое учение с двумя ротами гренадерского полка: они стояли с надетыми на ружья штыками, которые были введены лишь в последние годы.

Пехота маршировала, отбивая шаг, прямо на Юрата.

Георгий Зеремский, как он это делал в свое время на парадах, выстроил своих гусаров в две шеренги и двинул эскадрон церемониальным маршем, точно искрящуюся стену, на пехоту.