Переселенцы и новые места. Путевые заметки. - [18]
— Не читаемся, — ответили мне хозяева. — Урожаи были, торговля шла, тогда действительно баловались, выписывали, а ноне нет.
Чрез пол-часа мне вдруг вносят пачку газет. Я обрадовался:
— Нашлись?
— Нашлись. Вчерась у соседей судья забыл. Нате-ка, почитайтесь.
С жадностью взял я объемистый пук печатных листов, не виданных мною с Орска. Увы, это были казенные объявления «Правительственного Вестника»: публикации о задержанных бродягах, с описанием их примет, и вызовы на поставку холста для портянок сторожам казенных военно-учебных заведений.
Верст на пятьдесят северней Усть-Уйской я видел уже настоящие сибирские села, с настоящими, тоже должно быть, сибирскими, именами: Косолапово и Становое.
К этим Косолаповым дорога идет все тою же березовой степью, которая началась от Кустоная. Та-же равнина, те-же озера и озерца, те-же травы. Изредка встретятся две-три сосенки. Крупного леса уже нет; березняк все молодой, мелкий, но все-же и это отрада после голой сожженой степи. Тут в первый раз пристяжные моего тарантаса цепляли вальками за деревья и кусты, а ветки хлестали по лицу. В первый раз в этом году я увидел ягоды земляники и грибы. Леса, вернее перелески, чередуются с полями; в самих лесах много полян. В лесах небольшими кусками засеяна озимая рожь; она уцелела от морозов, защищенная деревьями. На открытых местах, где ветер сдувает снег, выдувает землю и обнажает корень посевов, озимые не выдерживают и вымерзают. Местность живет одной яровой пшеницей. Эта однообразная культура плодит кобылку, которая в сухие годы размножается, втечение ряда сухих лет, как это было в последнее время, достигает невероятного количества и съедает яровые посевы, которых зелень долго держится нежной. Рожь грубеет скорее и уходит от кобылки.
Не доезжая сибирской деревни, — Косолапова или Станового, — версты полторы, вы натыкаетесь на ворота. Зачем они тут, не сразу, поймешь, потому-что березняк и ивняк скрывают забор, который идет вправо и влево от ворот. Этот забор из жердей (уже становится тесно с жердями!) огораживает огромное пространство вокруг Косолапова. Это выгон, — выгон не наш, русский, а сибирский: тут и лес, и ручьи, и озеро, и сама огромная деревня, и болотце, и луга, немного песков; это целый надел большого русского села. К сожалению, он тоже тесен: Косолапово разрослось, скота много, а жердей для того, чтобы расширить выгон, не хватает, — пора идти туда, где жердей вволю.
Проехав выгон, подъезжаем к селу. Прежде всего, как-бы село ни называлось, нам попадаются на глаза груды навоза выброшенного из хлевов и вывезенного на выгон. Землю здесь не удобряют, потому-что земля — чернозем. Правда, он выпахивается, но «под Новым Кустом» есть еще невыпаханный. Не идет навоз и на кизяк, потому, что топят дровами. Правда, леса уже сведены и остался один хворост; правда, скоро и хвороста не будет, — но что за беда: в «Бийском» лесов сколько хочешь, там сливки еще не сняты.
За грудами навоза стоят ветряные мельницы, окружающие Косолапово кольцом. Строятся они особенным образом. Из бревен складывается высокая четырех-угольная пирамида и только на самом верху утверждается вращающаяся будка, в которой помещается механизм; в будку лезут по висячей деревянной лестнице, вроде пароходного трапа.
Кончились мельницы, — непременно начинается пожарище. Изб с пяток сгорело месяц тому назад; другой пяток сгорел на-днях. Мужики разбирают головешки, ребята роются в золе и в ямах от погребиц.
Далее идут «предместья» славного Косолапова. Это нечто невообразимое. Подобные безобразно-разваленные избы я видывал только в театрах, когда декорация изображает «хату бедного мужика». Великорусская бедность куда стильней бедности малороссийской и белорусской. Там бедность все-же стыдится; а тут беден — так уж до позора: ставни на одной петле; крыша сползла, да так и стоит, одним концом тесины на земле, а другим на стрехе; на потолке — лебеда и даже дикая конопля; стекла выбиты. Кроме того, если малоросс или белоросс бедны, так уж весь свой век. Нe то великоросс; он сегодня богат, завтра беден, после завтра опять богат. Самые развратно-разрушенные избы по большей части — большие, просторные, светлые, да и не старые. Видно, бедность пришла всего года три-четыре тому назад. Был хозяин богат, был тароват, да вдруг, видно, запил и пьет все четыре года подряд. Нельзя однако поручиться, что завтра-же он не перестанет пить и не переселится из «предместья» в центр села, куда мы и въезжаем.
Попав в центр, вдруг видим себя в городе, не хуже Орска или Троицка, где не редкость миллионеры и стотысячники, живущие в таких-же одноэтажных каменных чистеньких, в пять, семь окон по фасаду, домах, какие занимают центр Косолапова или Станового. Дома в самом деле хоть куда: и бемские стекла, и медные скобы; драконы — просто живые, а ворота — петербургская дачная барышня в мордовском костюме, а не ворота. Рядом с домами — игрушки-каменные амбары для хлеба, каменные лавки с солидными зелеными железными дверями. В лавках — немалая торговля красными, мануфактурными и бакалейными товарами. И, конечно, «винные лавочки», как здесь на вывесках именуются кабаки. Десять, пятнадцать таких домов, — и снова начинаются развратные предместья. Тут иногда попадаются богатые дома старых времен, когда еще были леса, и Косолаповы кирпича не знали. Что за бревна, что за несокрушимая постройка! От фундамента до крыши всего восемь, девять звеньев. В бревнах ни сучка, ни задоринки. Лес лиственничный, который будто и сгнить не может; только пустит смолу, немного потемнеет, точно слегка вымазанный дегтем, да так и стоит, ни мхом не покрываясь, ни шелушась. Если бы не пожары, века-бы не было этим постройкам. В Польше я видел костелы из лиственницы, «моджева», которые крепко стоят по два столетия. Тут пожары истребили лиственничные дома, а лиственница давно уже исчезла под безжалостным топором. И удивляешься прожорливости этого русского топора. Добро-бы тут были подмосковные фабрики, или густая сеть железных дорог, или сплавные реки, — а то ведь на всю округу на двадцать-пять верст во все стороны только одно Косолапово и стоит, без рек, дорог и фабрик! Русский «барин» не умеет обращаться с лесом, но в сравнении с мужиком он просто немец по лесной части.
ДЕДЛОВ (настоящая фамилия Кигн), Владимир Людвигович [15(27).I.1856, Тамбов — 4(17).VI.1908, Рогачев] — публицист, прозаик, критик. Родился в небогатой дворянской семье. Отец писателя — выходец из Пруссии, носил фамилию Kuhn, которая при переселении его предков в Польшу в XVIII в. была записана как Кигн. Отец и дядя Д. стали первыми в роду католиками. Мать — Елизавета Ивановна, урож денная Павловская — дочь подполковника, бело русского дворянина — передала сыну и свою православную религию, и любовь к Белоруссии, и интерес к литературе (Е.
Владимир Людвигович Дедлов (настоящая фамилия Кигн) (1856–1908) — публицист, прозаик, критик. Образование Дедлов получил в Москве, сначала в немецкой «петершуле», затем в русской классической гимназии. В 15 лет он увлекся идеями крестьянского социализма и даже организовал пропагандистский кружок. Это увлечение было недолгим и неглубоким, однако Дедлов был исключен из старшего класса гимназии, и ему пришлось завершать курс в ряде частных учебных заведений. «Мученичество» своих школьных лет, с муштрой и схоластикой, он запечатлел в автобиографических очерках «Школьные воспоминания».Издание 1902 года, текст приведен к современной орфографии.
Тюрьма в Гуантанамо — самое охраняемое место на Земле. Это лагерь для лиц, обвиняемых властями США в различных тяжких преступлениях, в частности в терроризме, ведении войны на стороне противника. Тюрьма в Гуантанамо отличается от обычной тюрьмы особыми условиями содержания. Все заключенные находятся в одиночных камерах, а самих заключенных — не более 50 человек. Тюрьму охраняют 2000 военных. В прошлом тюрьма в Гуантанамо была настоящей лабораторией пыток; в ней применялись пытки музыкой, холодом, водой и лишением сна.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Брошюра написана известными кинорежиссерами, лауреатами Национальной премии ГДР супругами Торндайк и берлинским публицистом Карлом Раддацом на основе подлинных архивных материалов, по которым был поставлен прошедший с большим успехом во всем мире документальный фильм «Операция «Тевтонский меч».В брошюре, выпущенной издательством Министерства национальной обороны Германской Демократической Республики в 1959 году, разоблачается грязная карьера агента гитлеровской военной разведки, провокатора Ганса Шпейделя, впоследствии генерал-лейтенанта немецко-фашистской армии, ныне являющегося одним из руководителей западногерманского бундесвера и командующим сухопутными силами НАТО в центральной зоне Европы.Книга рассчитана на широкий круг читателей.
Книга Стюарта Джеффриса (р. 1962) представляет собой попытку написать панорамную историю Франкфуртской школы.Институт социальных исследований во Франкфурте, основанный между двумя мировыми войнами, во многом определил не только содержание современных социальных и гуманитарных наук, но и облик нынешних западных университетов, социальных движений и политических дискурсов. Такие понятия как «отчуждение», «одномерное общество» и «критическая теория» наряду с фамилиями Беньямина, Адорно и Маркузе уже давно являются достоянием не только истории идей, но и популярной культуры.
Книга представляет собой подробное исследование того, как происходила кража величайшей военной тайны в мире, о ее участниках и мотивах, стоявших за их поступками. Читателю представлен рассказ о жизни некоторых главных действующих лиц атомного шпионажа, основанный на документальных данных, главным образом, на их личных показаниях в суде и на допросах ФБР. Помимо подробного изложения событий, приведших к суду над Розенбергами и другими, в книге содержатся любопытные детали об их детстве и юности, личных качествах, отношениях с близкими и коллегами.
10 мая 1933 года на центральных площадях немецких городов горят тысячи томов: так министерство пропаганды фашистской Германии проводит акцию «против негерманского духа». Но на их совести есть и другие преступления, связанные с книгами. В годы Второй мировой войны нацистские солдаты систематически грабили европейские музеи и библиотеки. Сотни бесценных инкунабул и редких изданий должны были составить величайшую библиотеку современности, которая превзошла бы Александрийскую. Война закончилась, но большинство украденных книг так и не было найдено. Команда героических библиотекарей, подобно знаменитым «Охотникам за сокровищами», вернувшим миру «Мону Лизу» и Гентский алтарь, исследует книжные хранилища Германии, идентифицируя украденные издания и возвращая их семьям первоначальных владельцев. Для тех, кто потерял близких в период холокоста, эти книги часто являются единственным оставшимся достоянием их родных.