Пересечение - [65]

К синему-синему морю бежит Чарли (был у них в Индии такой пес, они его там оставили: не везти же, в самом деле, с собой в Союз), бежит радостный и смешной, их милый мохнатый Чарли. Павел спешит за ним, охваченный смутной тревогой, спешит, но никак не может догнать — ноги налиты свинцовой тяжестью. И вдруг пес пропадает. Павел подбегает к морю и понимает, что Чарли упал в воду, что он погиб, утонул. Вода у берега черная, тягучая, мрачная густая вода. Он приседает на корточки, осторожно шарит рукой по дну, страшась нащупать холодное тело. Он ужасно боится, что сам упадет в эту вязкую воду, держится за какое-то дерево, ищет только там, куда может дотянуться рука. Он знает — Чарли где-то рядом, чуть дальше, его еще можно спасти, но нет сил оторваться от дерева, выпустить ветку, нет сил броситься в черную опасную воду.

Павел встает и идет по берегу, устало волоча свинцовые ноги. Тоска растет и растет (разве бывает на свете такая тоска?), и уже нечем дышать от нее, от беспощадной, удушающей боли. Чарли ушел от него навсегда. Его никогда больше не будет. Его никто не заменит…

— Что с тобой, Павка?

Юля осторожно трясет его за плечо, целует в глаза, в страдальчески нахмуренный лоб.

— Что с тобой? Тебе что-то приснилось?

Павел облегченно вздыхает, обнимает Юлю. В окно светит яркое зимнее солнце, под ногами прохожих хрустит снег, из кухни вкусно пахнет блинами.

— Ничего, Заинька. — Он привычно зарывается в Юлины волосы. — Как хорошо, что у меня есть ты… — Почему он не решается рассказать про сон, ведь он рассказывает ей все? — Завтра мы едем в гости. К Сергею. Ты не обиделась, что я так надрался?

Он заглядывает ей в глаза. Юлька смеется:

— Нет… Да… Обиделась. Но потом поняла: собрались вы, мужчины! Ну как же было удержаться? Ох, Павка, какой ты у меня смешной! Ох, как я тебя люблю!.. Нет-нет, сейчас же оставь меня, а то мы полдня проваляемся.

Юлька вскакивает с кушетки, набрасывает халат — как странно, без одежды она в сто раз красивее, другие женщины — наоборот. Эх, дурочка! Носит какие-то куртки да брюки, и никто не знает, какая у нее, например, талия. Когда они будут вместе, по-настоящему вместе, он займется ее туалетами. Все-таки жаль, что она все оставила бывшему своему супругу. Хорошо хоть тетя Лиза уговорила ее съездить взять шубу, а то в чем бы она ходила? И денег у них совсем нет — все забирает Татьяна, остатки идут на хозяйство, отправляются Аленке, а самой Юле вроде бы ничего не надо. Ходит в брюках и свитере читает своего любимого Бунина, спорит с Костей о какой-то новой театральной студии и работает, работает — пишет и пишет, как машина какая-то. Собирается вот в командировку, бросает его одного…

— Вставай, лежебока!

Юля подходит со стаканом воды в руке.

— Считаю до трех и брызгаю. Раз, два…

— Юлька, не смей! — хохочет Павел. — Так нечестно…

Он ныряет с головой под одеяло, улучив момент, хватает Юлю за руку, тащит к себе. Она вырывается и убегает в кухню — помогать тете Лизе. Потом они едят блины со сметаной, потом оба работают, потом ходят по лесу и, как всегда, спорят. Как, в самом деле, можно всерьез относиться к театру! Ну да, конечно, Юля знает его лучше Павла, но это потому, что Павла лицедейство не волнует вообще. Да-да, эта новая студия у черта на рогах, куда всех их недавно притащил Костя, действительно интересна, но считать театр чуть ли не глашатаем чего-то там!.. Юля обижается и умолкает: ей, видите ли, обидно за Павла. К вечеру они мирятся и идут в кино в санаторий.

Юля в восторге от старых, давно сошедших со столичных экранов фильмов. Она радуется и гордится, будто поставила эти фильмы сама или, по крайности, написала сценарий. Она все их видела, а он почему-то нет, и она водит его на «Ночи Кабирии» и «Мы — вундеркинды», на «Неотправленное письмо» и «Смерть велосипедиста». Как это он их пропустил? Ее изумление обижает, хотя фильмы и в самом деле лучше тех, чем заполнен сейчас экран. Да, но не настолько же они хороши, чтоб не пережить такую «потерю»? К тому же она явно что-то в них дорисовывает, видит то, чего, Павел уверен, нет и в помине. Он говорит ей об этом, но Юлька стоит насмерть: ничего она не придумала, все эти фильмы — о великой силе добра, его вечной победе.

— Какая же тут победа? — раздражается Павел. — Этот подонок отобрал у твоей доброй Кабирии деньги и смылся! — Интересно, понимает ли Юлька, что рыдающий муженек ее обобрал — тоже воспользовался добротой, непрактичностью, чувством вины. — Да нет, Юль, где ж здесь победа?

— Конечно, победа: ты разве не видишь, как ему страшно? И это — конец, он мертв, этот малый. А вокруг Кабирии жизнь, и внутри нее — жизнь тоже…

— Ну-ну, давай утешайся: она, видите ли, улыбается! А что на самом деле? Над ней наиздевались, ее обокрали и бросили, да еще чуть не утопили. Спаси и помилуй так улыбаться!..

Юлька умолкает. Идет, смотрит под ноги и молчит. О чем она думает? Ну да, ему, конечно, обидно: оставила своему Вовочке абсолютно все. Но он же этого не сказал… А может, просто обиделась? Так обижаться умеет только она. Детеныш… Павел останавливается, поворачивает Юльку к себе, чмокает в холодный курносый нос.