Пересечение - [40]

Тот взял, не оглядываясь, подкатил к центральному входу гостиницы, остановился. «Мог бы и поблагодарить, — мельком подумал Павел, — видел же, сколько я написал», — и, широко улыбаясь, пошел к индийцам. Они стояли у входа, задрав головы, рассматривали клубящееся черными предгрозовыми тучами небо.

— Ничего, улетите, — успокоил их Павел. — Как это говорят в Индии: после дождей — всегда солнце?

Индийцы дружно расхохотались, глава делегации одобрительно похлопал Павла по плечу:

— Вы знаете наши пословицы?

Павел добродушно развел руками:

— А как же… — Проверенный еще в Индии прием, неизменно вызывавший положительный эффект, сработал безотказно.

Через полчаса они ехали на аэродром.

Мерно поскрипывая, ходили по ветровому стеклу щетки — хлынул наконец долго собиравшийся дождь, — в приоткрытое окно летел мокрый ветер. Потом запахло деревьями и травами, как тогда, давным-давно, когда он вырвался из своего душного дома назад, в детство, к тете Лизе, к Юльке…

Сегодня утром, бреясь, он повернул ручку довоенного лампового приемника, и сквозь жужжание бритвы до него долетел всплывший из глубин эфира знакомый голос с чуть заметным милым акцентом. Пьеха… любимая его певица… Она пела о любви и грусти, о встречах и разлуке, о щемящих сердце потерях. Любовь, нежность, разлука, боль… Странный, неизбежный круг. Но почему же всегда разлука? Почему всегда боль? Разве не бывает иначе?.. Нет, он не допустит, не отдаст, он удержит…

Ох, Юлька, Юлька! Ездит в Ярославль в переполненной электричке, добирается на попутках до какого-то старика, строгающего от нечего делать чурки, да еще любит все это. Смешная…

Павел повернулся к индийцам. Они дремали, убаюканные и дождем, и машиной, и тишиной. Тоже намаялись за этот последний день в Москве. Ну и хорошо, что намаялись, хорошо, что молчат. Павел вновь отвалился на сиденье и стал думать о Юле.

Сидит сейчас где-нибудь в студии, в уголке, и строчит в свой блокнот. Интересно, почему она почти не задает вопросов, держится в тени? Он представлял журналистов иными — по книгам и особенно телефильмам. Они должны быть напористыми, шумными и бесцеремонными, с магнитофонами и микрофонами. Должны задавать вопрос за вопросом, совать микрофон под нос очередной жертве, сновать, мелькать — словом, производить шум и движение. А Юлька и не похожа была на журналистку, скорее напоминала доброжелательную тихую гостью. Он обязательно прочитает ее статью — что она там накорябала? Хорошо бы что-нибудь дельное, а то знает он эти славословия, это умилительное сюсюканье: смотрите, какие у нас необыкновенные люди! Слесарь, а рисует, токарь, а поет. Ах, как трогательно! Павел вздохнул: скорее всего, так и будет. Ну и что? Все так пишут. И Юлька, наверное, тоже. Но ему хотелось бы ошибиться…

Машина остановилась у здания аэропорта. Началось самое томительное: новый референт отдела внешних сношений (как там его — Виктор, что ли?) бегал, оформлял багаж, заказывал кофе, а Павел в депутатском просторном зале занимал отъезжающих протокольной беседой. Они были приятными людьми, эти индийцы, но говорить уже было не о чем, и Павел обрадовался, когда наконец объявили посадку. Вместе с Виктором они дождались взлета и устало и облегченно пошли к ожидающей их машине.

Они ехали, перебрасываясь ничего не значащими фразами, потом Виктор тронул водителя за плечо:

— Налево…

Как он успел узнать адрес Павла? Шустрый мальчик, ничего не скажешь.

— Нет-нет, — буркнул Павел и, поймав удивленный взгляд белобрысого референта, неуклюже пояснил — Надо еще заскочить на работу…

Опять ему придется врать, но это недолго, совсем недолго, он это вытерпит. Павел упрямо уставился в спину водителя. Ладно! Мало, что ли, он врал в последние годы? Врал тяжко, унизительно, теперь понял — бессмысленно. Сейчас все иначе: он просто платит за свою прошлую жизнь, рассчитывается за нее. Но он рассчитается, выплатит все долги и будет счастлив. Да что там, он уже счастлив…

Павел вылез у поворота, отбившись от призывов Виктора довести пусть временное да начальство до самого института, и пошел по узкому переулку. Старинные фонари освещали просторный двор, печальную и строгую стеллу в центре. Павел нажал кнопку звонка, ему открыли, и он поднялся к себе. Пустая комната казалась непривычно большой и гулкой. На его столе стояли высокие банки с коричневыми сосисками на этикетках. Ух ты, как он, оказывается, проголодался! Постарался неизвестный художник: реализм сосисок был потрясающим. Павел сунул банки в портфель (тетя Лиза глазам не поверит, какой он хозяйственный), вышел, отпер низкую дверь своего «датсуна». Нет, так нельзя: он сдохнет с голоду! Павел мягко захлопнул дверцу, дошел до ближайшего кафе, заглянул сквозь стеклянные дверцы. Ну конечно, мест не было, в холле наращивалась скучная очередь. Он вздохнул и отправился в «стоячку».

В тесном зальце царило энергичное оживление. Деловые, крепкие мужики уничтожали хилые бутерброды, запивая их какими-то подозрительными соками. Изредка, воровато озираясь, мужики доставали из бездонных карманов заветные бутылочки, доливали в сок живительную драгоценную влагу, пили, крякали и продолжали вести душевные разговоры. В углу, на подоконнике, сидели двое — совсем еще юные — он и она. Эти вообще никого не видели, ничего не пили, не ели, просто держались за руки и не отрываясь смотрели друг другу в глаза.