Перерождение (история болезни). Книга вторая. 1993–1995 гг. - [25]

Что такое коммунист? Это человек, которому мало жить только для себя. Для этого необязательно быть членом партии. Беспартийная учительница Алексеева-Фельснер – коммунист в чистом виде, куда более чистом, чем члены Политбюро «ленинской» КПСС.

* * *

Ноябрь. Поездка в Ленинград. Среди дел – посещение ЦК РКРП. Площадь Пролетарской диктатуры. Высокое здание. При входе – обогрев. Двери закрываются по фотоэлементу. Портье. Зал. Прекрасные витрины с хрусталем… Недоумеваю: туда ли я попал? Оказывается, ЦК наверху. И меня любезно туда провожают. Когда-то здесь все это здание было Домом политического просвещения, а теперь внизу шикарный офис богатой компании.

Наверху несколько комнат, больших, с высокими потолками – это ЦК. Штаб партии. Везде люди. Постоянное общение, конкретная работа. Постоянные сотрудники. Редакция газеты «Вечерний Ленинград». В одежде те, кто пришел с временным делом. Прохожу в кабинет к Виктору Аркадьевичу Тюлькину (сначала доложили). Он – за широким столом. Здороваемся за руку. За столом – знамя партии. Шкафы с книгами. Вдоль кабинета – длинный стол. За ним – три товарища: лидеры партии, один из них – первый секретарь Ленинградского обкома РКРП Терентьев. Здороваемся. Вежливо просят подождать. Тюлькин ведет меня в комнату редакции рядом и предлагает посидеть. Это полезно, так как я смогу увидеть, как работает редактор, как он обсуждает статьи с авторами (в частности, об отношении к работе Сталина «Головокружение от успехов»), как работает комплектовщик газетной продукции. Радуют тишина, порядок, такт.

Затем меня зовут в кабинет к В. А. Беседуем около 40 минут, никто не мешает. Он очень внимательно слушает. Лобастый, голова тяжелая, глаза вдумчивые, живые. Не отвлекается, не делает вид, что внимателен. Молод еще, в сущности. Говорю о Саратове и наших делах, о митинговщине как почти единственной форме работы партии. О том, что у нее нет внутреннего объема, что она «плоскость» и вся – на виду и очень уязвима. Нет серьезного аналитического отдела, значит, нет предвидения. Партия сиюминутной, только оперативной работы. Это – слабость. Очень невыгодна слабая известность большинства лидеров (кроме Анпилова). Все они как бы в тени. Ведь в народе даже о жизни КПРФ знают далеко не все, а о РКРП вообще ничего не знают, ограничиваясь отрицательной информацией о ней, как о скопище совков, вчерашних, сумасшедших и даже недочеловеков. Преобладает робость оценок и действий самой партии. Неполнота программы действий, неразработанность ряда положений (об армии, о прессе). Какая-то бесконечная доминанта темы борьбы с КПРФ. Такое впечатление, что если убрать этот тезис, то станет не очень ясно, зачем партия. Откровенно говорили. Он больше молчал. Сказал, обобщая: «Да, нужно заниматься партийным строительством, по Ленину. Но нас – очень мало для глубокого эшелонирования работы». Согласился, что формы работы должны быть более многообразны: от сугубо партийных до работы в массах, в коллективах, просто до сохранения того, что еще работает в стране, всего здорового в обществе. Даже обычная честная работа для людей – тоже партийная работа. Он понимает, что в интересах дела «засвечиваться» не нужно. Сказал, что Зюганов задолжал революции.

Поговорив с ним, решил и ряд других конкретных вопросов. Расстались дружески. Я посоветовал ему как врач, поскольку вид у него был усталым, побольше отдыхать… Он молча улыбнулся. Встреча осталась в памяти.

Домой возвращался через Рязань. Как обычно: 15 минут стоянки. У вагона – братья. Мы уже знаем, что много можно успеть за 15 минут. Передал им свежие газеты. С братьями – незнакомый товарищ. Оказалось – первый секретарь Рязанского обкома РКРП В. В. Крючков. Прямо в тамбуре он вручил мне партийный билет члена РКРП.

Ноябрь. В поезде теперь без дискуссий не обойдешься. Я их не возбуждаю. Но и не уклоняюсь. Это, как правило, нетрудно. Во-первых, уже почти все едины в осуждении режима, и даже само слово «режим» никого не коробит (чеченская война и материальные трудности разбудили всех), во– вторых, «телеобразование» дискуссионеров настолько поверхностно, настолько наполнено штампами глумления над Советской властью и не содержит настоящей конструктивной аргументации, что спор обычно оказывается недолгим. Но сам разговор для коммунистической пропаганды предоставляет очень большое поле, особенно если он не навязывается.

Говорим о Солженицыне, о Лихачеве (не как об ученом, тут от него много пользы, а как о гражданине). Это не лидеры, и не носители общенациональной идеи.

Говорим о Ленине. По-моему, он постольку общечеловечен и гуманен, поскольку гуманен по отношению к трудящимся. «Нравственно то, что служит интересам рабочего класса», – писал он. Изображать его добреньким вообще (а это было в нашей литературе), тем более требовать сейчас, чтобы он тогда, когда он жил и боролся за укрепление государства рабочих и крестьян, был добреньким ко всем и теперь уничтожать его за то, что он таким не был, – это же эклектика, отрыв от конкретной правды того времени и от его, Ленина, реальной роли в то время. На большее он не претендовал. Вот почему те, кто сопротивлялся власти рабочих, кто препятствовал установлению Советской России, уничтожались. Это борьба. И он был человеком борьбы. Что тут поделаешь? Ленин был вождем рабочего класса и только в конечном историческом смысле – лидером человечества. Любить его необязательно, но требовать от него того, чего он не обещал, некорректно.