Переполох в Бате - [10]

Когда мачеха и ее падчерица поселились во вдовьем доме, вся местная благородная публика затаилась, ожидая, какое отношение Фанни и Серена проявят по отношению к своим соседям, прежде чем обрушиваться на них с любезностями, которые могли прийтись не ко двору.

— В результате, — объявила Серена, которая догадывалась о сомнениях, терзающих умы благородных соседей, — мы с тобой остались на милость таких, как Ибсли и этой отвратительной Лэйлхэм, дорогая моя Фанни! О, должна сказать тебе, что сегодня утром я наткнулась в Кэнбери на миссис Оррелл и высказала ей упрек в пренебрежительном к нам отношении. Ты даже не представляешь, какая у нее была реакция! Она сообщила мне, да еще с таким подмигиванием, что она не будет торопиться с отправлением нам пригласительных открыток, ибо тем самым она может поставить себя ниже леди Лэйлхэм! Ты можешь себе представить, что со мной было?!

— А ты сказала ей, что мы с удовольствием примем их приглашение?

— Ну конечно же! Но подожди, Фанни, что я тебе скажу. Ты будешь в шоке. Мы приятно посплетничали и выяснили, что происхождение леди Лэйлхэм весьма низкое. Только не надо есть меня глазами. Мне хорошо известно, как ты благоволишь к ней и ее окружению.

— Подожди, Серена… Ты же хорошо знаешь, что… Но при чем здесь происхождение? Сэр Уолтер Лэйлхэм был другом твоего покойного отца, а это значит, что мы не имеем права относиться к леди Лэйлхэм с пренебрежением. Правда, я и сама не понимаю, как так получилось, что сэр Уолтер женился на ней.

— Просто в то время он сидел на мели, а у нее было огромное состояние или ее ожидало приличное наследство, точно не знаю. Мне жаль ее дочерей. Она держит их в полной зависимости от своей воли. Между прочим, знаешь, она намеревается устроить им выгоднейшие браки. С Эмили у нее, пожалуй, может что-то выгореть, но вот что касается той веснушчатой… Тут больше чем баронетом и не пахнет!

— Как ты можешь так, Серена? — упрекнула ее Фанни.

— Если бы у меня была такая дочь, клянусь, и я бы лучшего для нее не могла бы сделать!

— Прошу тебя, будь серьезной. Рискну предположить, что Анна через год-два будет такой же хорошенькой, как и Эмили. А Эмили ведь красотка, не правда ли? Правда, у нее такой характер… Ее нельзя убедить сделать то, что ей не по нраву.

— Я тебе вот что скажу, Фанни. Мне кажется, леди Лэйлхэм надеется обманом заставить тебя быть покровительницей Эмили. Если все это действительно так, то я этому не удивлюсь.

— О нет, конечно же ты ошибаешься! Да и зачем ей это? Она и так, кажется, всех знает и всюду принята.

— Это Лэйлхэмы-то? Как же! Иногда ее посещает разум и она понимает, что ее только терпят. Таких, как она, люди вынуждены приглашать на официальные приемы, чтобы соблюдать приличия, но на дружескую вечеринку ее не позовет никто.

Фанни вынуждена была признать правоту слов Серены:

— Но ее манеры все же никак нельзя назвать вульгарными.

— В ее манерах в полной мере присутствует та скучная официальность, которая присуща людям, которые не смеют показать свое дружеское расположение к окружающим из страха, что это чем-то уронит их достоинство. По мне уж лучше какой-нибудь подхалим, чем эта демонстрация величия, которая может у меня вызвать только смех. «Вы и я, дорогая леди Спенборо…» или «Смех благородной женщины, как нам известно, леди Серена…» Фу, противно просто!

— Да, это некрасиво. Но я очень тепло отношусь к Эмили, а ты разве нет? Она такая очаровательная девушка, а манеры ее так естественны и доверительны…

— Да, признаю, что она и естественна и мила, но если ты найдешь в ней хоть немного больше ума, чем может поместиться в твоем наперстке (и то еще должно остаться место!), то я буду преклоняться перед твоим зрением.

Фанни рассмеялась, и на этом разговор закончился.

Позже, однако, Серена осознала, насколько права бывает Фанни. Она любила это милое создание, но порой, действительно, ее простота заставала Серену врасплох, и тогда она тосковала по обществу людей, с которыми ей бы было интересно и весело.

Серена скучала по охоте. Она должна была оставить это занятие на какое-то время, ибо находилась в глубоком трауре, однако с удовольствием каталась бы верхом, если бы мачеха или кузен разделяли ее страсть. Но Фанни была очень пугливой наездницей и предпочитала передвигаться на лошади только легким шагом и по дорогам. Сама мысль о том, что где-нибудь придется преодолеть пусть самое незначительное препятствие, повергала ее в пучину мрачных предчувствий. А Хартли рассматривал лошадей только в качестве средства перемещения из одной точки в другую.

Ей пришлось отослать своих верховых лошадей в Таттерсолл и оставить у себя только маленькую чистопородную кобылку, хотя в конюшне можно было бы разместить шесть лошадей. Хартли все время повторял, что кузина может пользоваться конюшнями Милверли как своими собственными, но гордость не позволяла Серене воспользоваться добротой кузена. Фанни догадывалась о беде своей падчерицы и переживала наравне с ней, но Серена не терпела, когда дотрагивались до ее раны или даже упоминали о ней. Она говорила беззаботным тоном:

— Чепуха! Какой смысл в лошадях, если ты не можешь выехать на них? Чтобы они прозябали в стойле и грызли балки?