Переплетение времен - [51]

Я бы мог рассказать ему о будущем Германии. Почему бы и нет? Может рассказать ему, как в послевоенном Берлине питались крысами? Или о том, как Германию хотели было навеки оставить разделенной на четыре оккупационные зоны? Или о том, как потомки эсэсовцев работают добровольцами в израильских кибуцах чтобы искупить преступления отцов и дедов? А может поведать ему о денацификации или о том как молодые немцы плачут от ужаса узнав, что саперы Бундесвера, всего лишь саперы, участвуют в военных действиях в бывшей Югославии? Так ведь не поверит же! Конечно, он же собирается все исправить.

– Ну а ты, Ковнер, меня приятно удивил – он перестал смеяться – Не ожидал от НКВД-шника такого красноречия.

НКВД? Что бы это значило? Звучит знакомо, но при чем здесь я?

– Все, хватит разговоров. Теперь смотри – сказал он – И смотри мне в глаза!

Его глаза действительно обладали гипнотической силой и я это почувствовал. В голове помутилось и мысли лениво ворочались в ней, не давая их осмыслить. Но в левом кулаке у меня была зажата загодя приготовленная острая щепка. Сейчас я воткнул ее в ладонь, стараясь не морщиться от боли. И боль в руке помогала и не позволяла отдаться, не позволяла уступить этому магнетическому взору. Прав был старый шаман, боль меня освобождала, заставляя отвлекаться от гипнотического принуждения. Постепенно, я почувствовал, что могу думать самостоятельно, с трудом, но могу. Тонкая струйка крови стекала по моей левой руке, пачкая рукав форменной рубашки и я подумал что случится, если у меня заберут мою боль. Неужели я тогда окажусь во власти этого мелкого фюрера, злобного порождения Эрдёга и Гитлера? Неужели у меня нет ничего за душой чтобы противопоставить этому мерзкому натиску чужого разума? Смутная мысль появилась на периферии моего сознания, приблизилась и стала очевидной. Как раз в этот момент тонкая струйка крови, намочив рукав, упала первой темной каплей на полотняный пол шатра.

– А что это у нас в кулаке? – удивленно спросил он и выкрикнул пару фраз по-немецки.

Ко мне подскочили двое в капюшонах и легко раскрыли мой левый кулак. Щепка упала на пол.

– О, как это хитро задумано – сказал Янике – Уж не мадьярский ли шаман тебя надоумил? Больно, наверное? А теперь смотри мне в глаза! Быстро! Не смей прятать взгляд!

Он ведь может приказать отрезать мне веки, с него станется, и я взглянул прямо в его серые глаза.

– Все, теперь он мой! – удовлетворенно заявил он – Можете идти.

Жрецы вышли и я наконец вздохнул спокойно: акушер истории и не подозревал, что это он был теперь в моей власти. Он думал, что я вижу его гипнотический взгляд. Ну да, я его видел, что с того? Есть ведь и другие глаза и я мог видеть их не менее явственно, чем мертвые глаза этого горе-гипнотизера. Мне уже не нужна была бессмысленная щепка: оказалось, что у меня есть средство против него посильнее боли, много сильнее любой боли. Наивный дурашка и не подозревал о существовании Л-энергии, подпитывающей меня взором множества знакомых мне глаз. Там были белесые глаза Веды, серый взгляд Муромца, светло-серый – Добрыни и выцветший – Неждана. На меня смотрели глаза Рои, Эйтана, Надежды и Богдана Ковальчуков, бабы Кати и моей мамы. Ну и, наконец, мне прямо в лицо ярким изумрудом смотрели единственные в мире глаза моей любимой, напрочь отметая все лишнее и чуждое. Их было так много, этих глаз, что гипнотический взор мелкого фюрера потух и исчез в их блеске, сознание мое очистилось и вернулась ясность. Но он этого не понял и продолжал наслаждаться тем, что казалось ему властью.

– Вот и все, Ковнер – сказал он – Вот и все, мой послушный еврей. Вы, евреи, всегда бы послушными, не правда ли? Вы послушно шли в изгнание, послушно оставив свои дома и имущество и вы послушно идете в печи и газовые камеры, когда вам прикажут…

Он был неправ, совершенно неправ. Ведь им пришлось засадить сосновым лесом территорию Собибора в отчаянной попытке скрыть свой позор. И им пришлось до основания разрушить дома Варшавского Гетто, чтобы забыть о том, как больше месяца артиллерии Вермахта пришлось перемалывать кирпичную кладку стен, из-за которых в них летели пули и бутылки с зажигательной смесью. И все же он был прав, до отвращения прав, потому что десятки, нет – сотни тысяч других покорно шли на смерть.

– Поэтому, мой недолговечный и уже практически покойный друг, евреи мне не интересны – продолжал он – Зато меня беспокоят другие. Те, кто несет разрушение и гибель нашей цивилизации, те, кого не сломил ни арийский дух ни жестокость их собственного владыки. Поэтому надо, чтобы их никогда и не было.

Теперь стало совершенно ясно, за что он ненавидел славян. Ведь это они, поляне, вятичи, радимичи, кривичи и ильменцы, разбавленные татарами, башкирами, веспами и многими другими, заселили огромные, не положенные им пространства от Мурманска до Магадана. Это они ковыряли вечную мерзлоту, валили тайгу, перепахали Дикое Поле и построили города на месте болот. Это они, примкнув штыки к стареньким винтовкам в которых кончились патроны, неумело шли на пулеметы Вермахта, устилая снег черно-зелеными пятнами шинелей. Это они ложились под танки в снегах Подмосковья и под Вязьмой, вопреки террору своих кровавых правителей. А потом было еще много чего и, в конце концов, они сломали такие крепкие ворота Майданека и Аушвица с такими правильными надписями на них и подняли свои флаги над Берлином. Поэтому ему надо было изъять их из истории, уничтожить в зародыше и отдать на корм Змеям. Тогда покорные народы Европы, а потом и всего мира, склонятся перед силой арийского духа. Ну, а недочеловеки вроде евреев и цыган сгинут навеки, превратившись в пепел и глину.