Переплет - [71]

– Я словно торт в витрине кондитерской, – заметил он.

Я рассмеялся. Именно так они и смотрели на него: голодными, завистливыми, мечтательными глазами. Все, кроме Альты: сестрица полагала, что торт предназначается ей.

Дарне невозмутимо развернулся, поднял руку и прикрыл глаза от солнца. Его щеки порозовели.

– Тебе правда хочется посмотреть на танец с лентами? Или, может, незаметно улизнем?

– Давай, – ответил я.

– Слава богу.

Я не стал говорить, что вряд ли ему удастся что-то сделать незаметно, ведь девчонки с него глаз не сводили. Просто взял его за руку и увел в толпу, пытаясь не обращать внимания на Альту, принявшуюся звать его по имени. Толпа чуть поредела, и мы бросились бежать, пока не очутились там, где ярмарка почти заканчивалась; несколько одиноких обшарпанных прилавков стояли, как заброшенные сараи.

– Сбежали, – с облегчением выдохнул он и остановился перевести дыхание. – Побаиваюсь я девчонок в этом возрасте, и особенно когда они собираются в стаи.

– Как волчицы.

– Или вороны.

Я улыбнулся.

– Значит, у тебя нет сестер?

– Есть, целых две. Лизетта и Сесилия. Но они старше меня.

– Надо же, я не знал.

До меня вдруг дошло, что о Дарне я знаю совсем мало; например, он никогда не говорил о своих родителях. Хотел было сказать ему об этом, но он переменился в лице, и я обернулся посмотреть, что привлекло его внимание.

Прилавок с книгами стоял вдали от прочих, на участке, по колено заросшем травой. Полупустая тележка пробуравила в земле глубокую колею. Торговец мог быть тем же человеком, продавшим мне книгу много лет назад, разве что седых волос прибавилось, живот еще больше прирос к позвоночнику и глазки бегали чаще. А может, это был совсем другой человек – так ли это важно? Тот или другой, он по-прежнему торговал книгами. Стопки разноцветных кожаных корешков с золоченым узором; несколько переплетов попроще, один или два – с массивными металлическими уголками; обрезы с пятнами плесени. Я шагнул к прилавку, и отчего-то мое сердце забилось чаще.

Дарне так крепко схватил меня за руку, что я чуть не вскрикнул.

– Ты что это задумал, Фармер?

– Ничего. Просто хотел… – я растерянно моргнул.

– Ты, что ли, не знаешь, что это такое?

– Я просто хочу посмотреть.

Он прищурился, молча развернулся и ушел так быстро, что ошейник впился в горло Кляксы; бедняжка захрипела, засеменив на натянутом до предела поводке. Я замер, раздумывая, что делать дальше. В ушах звенела пронзительная, высокая мелодия волынки: вдалеке начался танец с лентами. Мелодия то нарастала, то стихала, уносимая порывом ветра. Книготорговец не смотрел в мою сторону; его сальные седые волосы были спрятаны под шляпу. Прилавок выглядел покосившимся, шатким и, казалось, готов был рухнуть в любой момент. Но книжные корешки переливались на ярком весеннем солнышке оттенками голубого, красного и пыльно-зеленого с золотым тиснением…

Вдруг словно лопнула натянутая нить: я вышел из оцепенения и бросился вслед за Дарне.

– Эй! Погоди! Стой же!

Но я не мог угнаться за ним. Не сомневаюсь, что он меня слышал, но останавливаться не желал и даже побежал быстрее, лавируя в высокой траве и спускаясь в лощину.

Уворачиваясь от торчащих веток, я наконец нагнал Люциана, да и то лишь потому, что низкая ветка хлестнула его по лбу, заставив остановиться.

– Что с тобой? – выпалил я.

Он обернулся и набросился на меня, словно продолжая старый ожесточенный спор:

– Тебе они нравятся, да? Книги? Спорим, у тебя где-нибудь припрятана пара штук? Чтобы было чем согреться зимними вечерами? Упиться чужим унижением, разлитым по бумаге, читать о нем снова и снова, пока ты…

– Что? Да что ты такое несешь?

– Тебе должно быть стыдно!

– Из-за чего?

– Ах, значит, по-твоему, в этом нет ничего стыдного? Человеческими жизнями торгуют на ярмарке, чтобы крестьянам было чем развлечься, когда работы нет? – процедил он сквозь зубы и прислонился к стволу дерева. Над бровью алела тонкая полоска – след от ветки, хлестнувшей по лбу. Через мгновение он поднял глаза и пристально всмотрелся в мое лицо; не знаю, что он надеялся в нем увидеть, но наконец Дарне отвел взгляд. А потом снова заговорил, на этот раз тише и спокойнее, словно я прошел неведомое испытание. – Ты правда ничего не знаешь?

– Нет.

Он долго водил пальцами по царапине на лбу, прежде чем произнести:

– Книги – это люди, Фармер. Украденные жизни. Высосанные воспоминания о худшем… о самом худшем, что только может случиться с человеком.

– Что? – Я вытаращился на него. – То есть… люди… записывают свои воспоминания и…

– Записывают? Нет! Переплетчики забирают их воспоминания и сшивают в книгу, а человек обо всем забывает. – Он нахмурился. – Полагаю, здесь не обходится без колдовства – злой, темной магии. Сами переплетчики считают свое ремесло почетным и уверяют, что творят добро. Но это не так. «Бедняжка Эбигейл, сколько она выстрадала, не проще ли забрать у нее память?» А потом дурные люди, такие, как книготорговец с ярмарки, завладевают книгами и продают, чтобы другие могли… – Он резко замолк. – Ты знал об этом. Наверняка знал.

Я покачал головой.

– Догадывался, что книги – это что-то плохое. Но разве так можно… я просто не верю.