Переплет - [39]

– Что значит «отправить к Дарне»? – спросил я. – Вы собираетесь послать меня к Дарне?

– Только ни слова о книге! – он резко обернулся. – Не смей даже упоминать о ней. Бывает, клиенты услышат само слово «книга», хотя ничего другого не помнят, и знаешь, в какие неприятности можно влипнуть? Самые истеричные требуют свои книги назад или просят переплести их заново, или… Впрочем, что я тебе рассказываю, Середит ведь тебя ничему не научила, будь она проклята… – Он вздохнул. – Когда увидишь его, веди себя так, будто его имя ничего для тебя не значит. Ясно?

Я вспомнил черно-белое лицо со впалыми щеками и блеск темных глаз, пронзительный, ястребиный.

– В чем дело? – Де Хэвиленд прищурился, у меня же промелькнула смутная мысль, что я, должно быть, здорово изменился в лице, раз он заметил это даже в подпитии. – Что с тобой? Соберись.

– Я не могу пойти в дом к Люциану Дарне.

– Не говори ерунду. Его же переплетала Середит, а не ты, верно? В любом случае, вы с ним даже не увидитесь. Тебе нужен Дарне-старший. Держись с ним со всем почтением, и все обойдется… С почтением, как же, – буркнул он себе под нос. – С такой-то миной. Ох, Бог нам в помощь.

Я ничего не ответил. Вернулось гложущее отчаяние из моего сна, ощущение, будто я упускаю что-то важное, и теперь оно было сильнее прежнего. Что же мой сон пытался мне сказать? Что я искал? Люциан Дарне хотел повернуться и сказать мне…

Де Хэвиленд зевнул, нащупал ключи и запер потайную дверь.

– Ключ у вас, – заметил я. – Середит никогда его не снимала. Откуда вы…

– Середит сама мне его дала, – он повернулся и смерил меня взглядом. Его лицо было холодным и бесстрастным; если бы не налитые кровью глаза, я бы в жизни не решил, что он пьян. – Книги переплетчика – священный фонд. Как ее коллега и доверенное лицо…

– Но вы же сказали, что книги отправятся к Дарне.

Он наклонил голову, словно готов был простить мне одну ошибку, но не больше.

– Не суй свой нос в дела, в которых ничего не смыслишь.

– Очень даже смыслю, – возразил я. – Я слышал, как Середит сказала, что не хочет отдавать вам книги! Она не давала вам ключ, вы наверняка его…

– Не смей обвинять меня, юнец! – Он поднял руку, направив указательный палец вверх; я ясно ощутил угрозу. – То, что ты сегодня увидел, тебя не касается. Забудь об этом. Проболтаешься кому-нибудь – пожалеешь. На этом разговор закончен.

Но слова вырвались у меня помимо моей воли:

– Вы сняли ключ с ее тела. Вы знали, что это единственный способ его заполучить, и смотрели, как она умирает, а потом сняли ключ, потому что вас интересуют только книги. С какой стати ей отдавать его вам? Она бы отдала ключ мне.

Воцарилась каменная тишина. Я уже жалел о сказанном: если бы я мог взять свои слова обратно, то так и сделал бы.

Наконец де Хэвиленд очень тихо произнес:

– Знаешь что, мальчик, после твоего возвращения от Дарне я тобой займусь. Мне не нравится твой настрой. Придется сбить с тебя спесь.

Груда книг за моей спиной рухнула с громким стуком. Потом все снова затихло.

– Иди спать, – проговорил он. – Притворимся, что тебя здесь не было. Ступай.

Я повернулся и стал подниматься по лестнице. Меня трясло, и он это видел.

– Что же до твоего… предположения, – бросил он мне вслед так внезапно, что я чуть не поскользнулся, – Середит не доверила тебе ключ, потому что книги в хранилище тебя не касаются. Тайны Середит – не твои тайны. Уясни это или сойдешь с ума.

Но я вспомнил уверенность, которую ощутил, находясь внизу, и понял, что он ошибается. В хранилище было что-то, что касалось меня напрямую, – что-то мое, принадлежащее лишь мне, как мои кости. Я понял, что искал, но было уже поздно. Мне нужна была книга Люциана Дарне. В ней крылась тайна, зарытая где-то в самом глубине моего существа, глубже, чем сердце.

– И Середит доверяла мне, – проговорил он, – хотя со стороны могло показаться, что это не так. Она доверяла мне, потому что я ее сын. И если ты возомнил, что она тебя любила, даже думать об этом забудь. Ее сердце было холодным, как лед, а если тебе кажется, что она считала тебя кем-то большим, чем рабом, ты просто дурак.

IX

Гробовщик и врач приехали следующим утром на рассвете. Густой туман повис над болотами; холодная сырость пронизывала до костей. Мою голову тоже будто заволокло туманом. Иногда реальность выдергивала меня из оцепенения, но вскоре я снова проваливался в ступор. Картина дня складывалась из отдельных фрагментов. Я помню Фергюсона, стряхивающего капли с пальто на пол в коридоре и произносящего: «Эта дорога ночью – сущий кошмар, нам еще повезло, что лошади не сломали ноги»; его голос звучал слишком громко в нашем доме. Помню человека, больше смахивающего на плотника, чем на гробовщика, и его ледяное рукопожатие; от него пахло перечной мятой. Помню звуки их шагов в коридоре, а позже – другие, шаркающие, неуклюжие шаги людей, согнувшихся под грузом похоронных носилок. Нас вызвали в гостиную засвидетельствовать сертификат о смерти – «обычная формальность», сказал доктор, как будто боялся, что я засмущаюсь ставить свою подпись в такой августейшей компании. Но остальное время я прождал в мастерской у печи, то и дело подкладывая дрова в очаг, словно хотел, чтобы огонь горел вечно. В ушах то гремели, то затихали слова де Хэвиленда, и по коже бегали мурашки. Я почти не сомневался, что Середит по-своему любила меня, но если де Хэвиленд действительно ее сын, он наверняка знал ее лучше, чем я.