Переписка запорожских и чигиринских казаков с турецким султаном - [2]

Краткий извод Харлампович считал первичным, однако возникшим не в Москве, а пришедшим из Польши, на что указывало, по мнению Харламповича, и оглавление послания: «Перевод с польского письма,

список с листа салтана турского, писанного в Чигирин к казаком июля в 7 день 1678-го» (ГПБ, собр. Археологическое, № 43). Доводом в пользу польского происхождения письма чигиринцев послужило послание турецкого султана польскому королю, с титулами, в курантах 1621 г.,¹⁸ а также переписка Сигизмунда III с Османом II, находящаяся в Переяславской казачьей хронике 1636 г.¹⁹ Возникновением письма в Польше, как объясняет Харлампович, вызваны и фактические несоответствия — почему вместо резиденции запорожских кошевых атаманов был назван Чигирин, столица украинских гетманов.

Это вымышленное послание, по мнению Харламповича, тем легче могло привиться в Москве, что здесь уже имелись оригинальные произведения подобного рода — переписка Курбского с Г розным, вымышленные послания Александра Македонского русским князьям, переписка Грозного с турецким султаном, посольство Ищеина и Сугорского.

И только уже из Москвы этот памятник попал на Украину, где исправили неточности и внесли подробности.

Считая и русский, и украинский изводы несомненной выдумкой, Харлампович, однако, признает, что это произведение представляет интересное историко-филологическое явление.

О польском происхождении письма чигиринцев в XVII в. и письма запорожцев в XVIII в. говорит французский исследователь Илья Борщак.²⁰

Однако доказать польское происхождение казачьей переписки можно было бы только обнаружив какие-либо реальные ее источники в Польше либо столь же определенные польские следы в русском и украинском текстах. Сопоставление же наших текстов заставляет, в отличие от Харламповича, считать русский извод — письмо чигиринцев — вторичным по отношению к украинскому.²¹ Извод этот скорее всего возник в 70-х годах XVII в. в Москве, в среде Посольского приказа, по образцу ставшего там известным украинского текста. Наличие письма чигиринцев в списках XVII в. позволяет вслед за А. Поповым приурочить его к событиям русско-турецкой войны 1677—1678 гг. Но, конечно, предположение о более раннем украинском протографе письма чигиринцев остается все же гипотезой до тщательного изучения уже известных текстов и разыскания новых списков.

Пока такого разыскания не сделано. Попытка собрать весь материал, относящийся к этим памятникам (публикации, аналогии в других текстах, переводы на польский и французский языки и пр.), предпринята в недавних работах украинского исследователя Г. А. Нудьги.²² Однако научная основательность ряда его утверждений и сама достоверность их вызывают сомнения.

Ничем не подтверждено заявление о том, что в архивах до сих пор хранятся неизвестные списки и варианты переписки, составленные («складені»)²³ в XVII—XVIII вв. «Кілька таких варіантів, — пишет Нудьга, — нам пощастило відшукати в архіві колишньої Київської духовної академії».²⁴ Однако в последующей работе в качестве «неизвестного варианта» письма запорожцев им представлен только один текст из сборника XVII в. Кирилло-Белозерского монастыря, ныне хранящийся в Государственной публичной библиотеке АН УССР (№ 533) и являющийся, судя по публикации, всего лишь списком письма чигиринцев.²⁵

Еще большие недоумения вызывает утверждение Г. А. Нудьги, что теперь уже опубликовано по спискам XVII и XVIII—XIX вв. несколько десятков вариантов этого оригинального произведения²⁶, хотя, как уже отмечалось, в действительности нет ни одной публикации (а все они известны Нудьге), в которой была бы указана дата рукописи.

Сама методика работ Г. А. Нудьги вызывает в ряде случаев возражения. Так, Нудьга, отрицает совершенно очевидное деление памятника на два извода, считая, вопреки Харламповичу, и письмо запорожцев, и письмо чигиринцев одним произведением, и в силу этого вносит путаницу в датировку, говоря о списках письма запорожцев, относящихся к XVII в., а их-то пока и не найдено.

Нельзя, по-видимому, считать письмо запорожцев составленным до 1620 г. на Украине только на основании того, что под этим годом в Казачьей хронике 1636 г. зафиксирована переписка турецкого султана с польским королем, содержащая аналогичные пародийные титулы. Во-первых, переписка эта сильно отличается от письма запорожцев, имеет самостоятельное содержание, не перекликающееся с содержанием казачьего послания. Во-вторых, дошедшая до нас в составе более позднего памятника— Летописи Самоила Велички XVIII в., — она требует еще изучения истории и времени своего возникновения.

Едва ли можно, как делает это Г. А. Нудьга, класть письмо запорожцев в основу всех произведений, имеющих пародийные титулы, начиная с поэтической повести об Азове и кончая уже упомянутой перепиской польского короля с турецким султаном. Скорее всего оно представляет собой один из фактов довольно распространенной традиции, существовавшей, может быть, с XVI в. и на Украине, и на Руси, и в Польше.

Наконец, неоднократные перепечатки уже известных по более ранним изданиям текстов и вариантов письма запорожцев, хотя и собирают их вместе, но, не сопровождаемые никаким текстологическим исследованием, не вносят ничего нового в изучение памятника.