Переписка - [3]

Н. Лесков.

Не откажите мне в удовольствии сказать мой поклон графине Софье Андреевне, Татьяне Львовне и Марье Львовне. Приходил известный Вам датчанин и читал мне свою статью о пребывании в Ясной Поляне. По-моему, это довольно скромно и довольно верно.

9. 1890 г. Ноября 17.

17. XI. 90 г. СПб.

Виделся с управляющим издательскою частью у Суворина и говорил с ним о Паскале. Ответ тот, что теперь, если бы и Ваше имя стояло, то издавать нельзя, так как переводчик предложил "условия неслыханные". Он желает иметь по 50 рублей гонорара, тогда как за перевод не платят дороже 15 рублей, и, кроме того, получив 50 рублей, он желает ограничить издателя в количестве экземпляров и в цене книги. Такие условия показывают, что переводчик, очевидно, совсем не знает, как эти дела делаются. Суворину это показалось столь наивно и далеко от возможности сговориться, что он оставил дело без ответа. Возобновить дело можно бы, кажется, при том, чтобы 1) Вы написали хоть предисловие, а 2) переводчик спросил бы себе обыкновенный (ходячий) гонорар за перевод и не стеснял бы издателя в его издательских расчетах.

Н. Лесков.

10. 1890 г. Декабря 3. Ясная Поляна.

Получил ваше и последнее письмо, дорогой Николай Семенович, и книжку "Обозрения" с вашей повестью. Я начал читать, и мне очень понравился тон и необыкновенное мастерство языка, но... потом выступил ваш особенный недостаток, от которого так легко, казалось бы, исправиться и который есть само по себе качество, а не недостаток - exuberance (*) образов, красок, характерных выражений, которая вас опьяняет и увлекает. Много лишнего, несоразмерного, но verve (**) и тон удивительны. Сказка все-таки очень хороша, но досадно, что она, если бы не излишек таланта, была бы лучше.

(* Избыток, излишество (фр.). *)

(** Жар, восторг (фр.). **)

Намерение ваше приехать к нам с Гольцевым, кроме большого удовольствия, во всякое время нам ничего доставить не может. Ге был еще у нас, когда пришло ваше последнее письмо, и мы вместе с ним смеялись вашему описанию. Но тут, кроме смеха, дело очень интересное и знаменательное. Когда увидимся, поговорим. Так до свиданья.

Любящий вас Л. Толстой.

11. 1890 г. Декабря 6.

6 декаб. 90. СПб. Фршт., 50, 4.

Достоуважаемый Лев Николаевич!

Вчера получил Ваше письмо, и оно меня особенно обрадовало. Я все укорял себя: зачем навязал Вам чтение сказки и сообщение мне Вашего о ней мнения? Очень было совестно, но поправить уже было поздно. За высказанное Вами мнение сердечно Вас благодарю. Вы верно замечаете: некоторая "кучерявость" и вообще "манерность" - это мой недостаток. Я его чувствую и стараюсь от него воздерживаться, но не успеваю в этом. Дайте-ка мне еще тему для сказочки: я еще попробую написать без кудряшек. А мне легко и приятно писать на Ваши темы. Гольцев писал мне, что к нему в редакцию заходила Софья Андреевна и что ее приглашение мы имеем. Дело теперь за тем: когда Гольцеву выпадет свобода. Я же всегда более или менее завишу от себя: "мы "штучники" (как говорят портные) - свое усердье и свой пропой". Я заеду за Гольцевым, как он назначит. С ним мне быть у Вас особенно полезно, так как он такой же горожанин, как я, и мне не будет так стыдно своих немощей, а во-вторых, я с Вами уж слишком согласен, так что мне никогда и в голову не придет разъяснять что-нибудь с той стороны, с какой дело представляется человеку "академического миросозерцания". А это очень важно и полезно, тем более что мы с Гольцевым относительно очень значительных вещей не согласны. Я шел и иду сам в течение всей жизни, но люблю себя поверять и укреплять Вашими суждениями. Иначе бы я, может быть, предпочел приехать один и привез бы своих "Полуночников", которых просил Цертелев, но я думаю, что их никто теперь не возьмет... Измигул Разлюляй ведь проскочил в подворотню "под белым ангелом крыла" Фета... Афанасий Афанасьевич! Читаете ли его и узнаете ли? Что ему надобно?.. Жемчужников прав: "Ложишься спать и сам за себя боишься: каким проснешься?" Иванов захлебнулись, но, к несчастию, не поперхнулись. "Лики" его в образных лавках продаются рядом со "спасами", казанскими и "всеми святыми". Редакции наперебой друг перед другом его заполучают и теперь уже все им "обрыськаны". Сначала "хозяева", а потом "меринье". К тем, у которых дела плохи, он не идет, вероятно, боится, что "денег попросят", но это никого не заставляет задуматься о нем, а только все лезут и просят. Художник написал картину (масляную) "Искушение отца Иоанна". Ночь, кабинет, луна, в окне церковь, он дремлет над книгой, у него за спиной черт с соломинкой, шевелит его за правым ухом; а тут вправе молодая женщина в белом капоте "декольте до самых пор", но он устал и все-таки дремлет... Тогда является другой черт у нее из самой юбки и дает какой-то знак черту, стоящему за спиною; но тут вдруг воздымается кот и делается горбик... "Табло!" У нас есть доктор (я живу в общине сестер милосердия гр. Орловой) - не совсем глупый, но он меня уверял, что "Иванов в больнице полезен, потому что он дает ерфикс больным". Чудес иных он не делает, но "в этом смысле очень полезен". "Хронических он колерует". Я пытал: зачем он все над кем-нибудь одиноко бормочет, по приглашению, а не помолится по усердию о всех сразу? Доктор обиделся и сказал, что "лучше во что-нибудь верить, чем ни во что". А поп Илаил пошел мимо моей двери да споткнулся и полетел на пол, и обругался... Вот и "искушение". Там же в больнице душевнобольных: возят его, и он "колерует", а исцеления ни одного! А слава его и глупость общества все растут, как известного рода столб под отхожим местом двухэтажного трактира в уездном городе. Зимой на морозе это даже блестит, и кто знает, что это такое, - тот принимает это совсем не за то, что есть. Но мерило одурению - это верное. За Ге меня до сих пор рычат. Успех юрьевского сборника большой, но Вами тоже "уязвлены глубоко". За Ругина я успокоился. Кто-то дал ему даже амнистию и одобрение... Они от безделья начинают практиковать "спорчиков" Достоевского. Крайности сходятся, а хорошего в этом ничего нет.