Переписка - [2]

Верно Вам преданный и благодарный Н. Лесков.

4. 1888 г. Августа 5.

5 августа 88, Аренсбург.

Вот смотрите, что делает кто-то или что-то: провиденциальность, случайность, или "ирония судьбы". Вы - я слышал - высоко цените прекрасный ум и прекрасное, честное направление покойного Филиппа Алексеевича Терновского, автора "Первых веков христианства", "Византизма в истории" и т. д. Он умер униженный, выгнанный с обеих кафедр (университетской и академической) и оставил детей без хлеба и без помощи. Выгонял его Меделянов по настоянию Лампадоносцева, а этому, чтобы задушить человека великой души (я его знаю и имею основание так называть), нужен был не брезгливый человек, который бы составил обвинение по пунктам. Для этого явился бывший директор гимназий в Польше, зять Степана Громеки, Ефим Крыжановский. Он изготовил обвинение против Терновского и сам получил за то место в Ученом Комитете Синода и стал отличаться по перегонке лютеран в "воспитавшую его веру". Теперь читайте, что случилось. Пришел он случайно или неслучайно в тот самый, Киев, где его руками был удушен Терновский, и тут и испустил омраченный дух свой, и легли они оба на одном кладбище... Получу ли от Вас вспомогательное указание о мучениках севастийских? Адрес: Пб. Фуршт. 50. Уезжаю с Эзеля завтра.

Любящий Вас Лесков.

5. 1888 г. Октября 1.

Лев Николаевич.

Не откажите мне помочь, чтобы в "Русских ведомостях" напечатали прилагаемое мое письмецо. Это надо сделать в Москве, а не в Петербурге, потому что злая выдумка идет из Москвы. Поп, которому давали читать, будто "открыл сходство между патриархом и Филаретом", после чего будто "Русская мысль" "ахнула, и сама отказалась печатать". Здесь этому верят, особенно в несмысленном бомонде. Пожалуйста, помогите мне восстановить правду и пришлите номерок, где мое письмо будет напечатано. Тут все раболепствуют и склонны верить, что уж что-нибудь "ужасное" да есть в Зеноне. Помощь Ваша и внимание ко мне - оживляют меня и дают мне силу, которой часто недостает от обидного притеснения. Храни Вас Бог на радость нашу и укрепление изнемогающего духа.

Н. Лесков.

1.10.89. Спб.

6. 1889 г. Апреля 30.

30 апреля 89 г. СПб.

Лев Николаевич.

Вчера я послал Вам под бандеролькой мой маленький новый рассказ "Фигура". Он позволен к печати и должен явиться в журнале "Труд" (приложение к "Всемирной иллюстрации"). Это тот самый рассказ о родоначальнике украинской штунды, о котором я писал Вам некогда, испрашивая у Вас совета, чтобы сделать из этого маленький роман. Не получив ответа, я скомкал все в форме рассказа, сделанного очень наскоро. Тут очень мало вымысла, а почти все быль, но досадно, что я из были-то что-то важное позабыл и не могу вспомнить. Кроме того - я Сакена никогда не видал и никаких сведений о его привычках не имею. Оттого, вероятно, облик его вышел бесхарактерен и бледен. Не могу ли я попросить Вас посолить этот ломоть Вашею рукою и из Вашей солонки? Не укажете ли в корректуре: где и что уместно припустить для вкуса и ясности о Сакене, которого Вы, я думаю, знали и помните. Пожалуйста, не откажите в этом, если можно, и корректуру с Вашими отметками мне возвратите; а я все Вами указанное воспроизведу и внесу в текст в отдельном издании. Буду ждать от Вас хоть одной строчки ответа. Гатцук передал мне свой разговор с Вами обо мне. Спасибо Вам, что знаете меня и говорите обо мне. В суждении своем Вы вполне правы: не столь много требуется "на нужу, сколько наружу". Душевное состояние мое, однако, улучшилось и много улучшилось после того, как Вы мне написали, что "все хорошо и полно жаловаться". Я не жалуюсь более, и в самом деле стало легче. Помогите мне выправить и дополнить "Фигуру" в отношении неизвестного мне Сакена. Если Павел Иванович Не-Гайдуков у Вас - то прошу сказать ему мою благодарность за присланные сегодня выписки из М. Арнольда.

Любящий Вас Николай Лесков.

7. 1889 г. Мая 18.

18 мая 89. СПб. Фршт., 50, к. 4.

Благодарю Вас, Лев Николаевич, за полученное мною письмо Ваше о "Фигуре". Все, что пишете, - верно: рассказ скомкан и "холоден", но я все видел перед собою опротивевшее пугало цензуры и боялся разводить теплоту. Оттого, думается, и вышло холодно, но зато рассказ прошел в подцензурном издании. "Тени на лицо Фигуры" нужны, и я их попробую навести при внесении рассказа в V том собранья моих сочинений, а под цензурою пусть уже хоть так бредет. Кое-что доброе рассказ все-таки внушает и в этом виде. Благодарю Вас и за то, что черкнули о Сакене: я о нем ничего не знал, кроме того, что написал. Оттиска "Фигуры" во второй раз не буду Вам посылать, чтобы не беспокоить Вас. С меня довольно того, что Вы мне сказали. Любовь и признательность к Вам питаю с великою радостью духа, который получил через Вас много света, и силы, и утешения.

Преданный Вам Н. Лесков.

8. 1890 г. Ноября 16.

16. Ноябрь 1890 СПб. Фурштадская 50 кв. 4

Получил от Вас ответ, Лев Николаевич. Сказку, пожалуйста, прочтите. Она довольно испорчена в конце "страха ради", но иначе ей бы не выйти. Порча, однако, тоже сносная. Николай Николаевич Ге с нею помирился и меня простил. Замысел "Полуночников" меня тешил, и я все написал с радостию, но не знаю: устрою ли вещь и где устрою? Прежде хотел назвать "Ажидация", потому что так это называют предстоящие "ему" в Кронштадте. Дом называется "Ажидация" и ожидание тоже "ожидация"... Чем худо? Николай Николаевич взманил меня рассказом о свидании "его" с Хилковым и уверял, что Марья Львовна пришлет мне копию почитать. Это бы мне очень дорого, пока моя рукопись еще у меня. Я просил Марью Львовну, но не знаю, как она отнесется к моей просьбе. Помогите, если найдете возможным. В "Полуночниках" есть живые лица христианского духа - прекрасная девушка купеческого дома (Морозова) и "врач безмездный" (Бирштед). Одна называется просто Клавдинька, а другой Ферштед. (Он уже заразился и умер.) Пара сюжетов очень живая. От них тоже приехали "отмаливаться". Пожалуйста, помогите почитать, как там было с Хилковым? Я сумею скромно воспользоваться, чем можно. Говорить Вам о Ваших недостатках не могу, потому - что мне стыдно и противно было бы быть Вашим судьею: Вы мне большую пользу сделали, и я Вас именно люблю и не люблю о Вас пересуживать, а как сам Вас понимаю, то мне все приходит хорошо по духу и по мысли. Не хочу и не могу относиться к Вам иначе, как к самому полезнейшему другу. Позвольте мне при этом оставаться, ибо этак мне ловко и впору. Впрочем, я могу Вам и погрубить за то, что Вы дали поощрение разогнать гнездышко "Посредника" в Петербурге... Не могу утешиться - зачем это сделано? О Ругине добыл весть: он пристал по пути к подходящим людям и там работает. Это характер редкой целостности. Его обижали совершенно напрасно. Согрублю и еще раз: о Паскале говорить не пойду. Спросите: почему? А потому, что я уже говорил, и больше говорить не о чем. Я говорил упоминая и Ваше имя, и проку никакого не вышло, и опять не выйдет, а будет только шум и "молва о людях"... Зачем это делать? Довольно истории с "даровыми объявлениями", от которых я Черткова старался воздержать и не успел в этом, а в результате вышло, что шум и крик и чертыханье были, а объявлений больше нет. Суворин мне прямо сказал: "Если на переводе не будет стоять имени Л. Толстого, то и говорить не о чем: есть два перевода, и они не идут". Вот в чем дело: ставьте Ваше имя, и тогда будет о чем начинать говорить. Я, ведь, там бываю очень редко (1-2 раза в год), но видаю людей и кое-что знаю. Там теперь есть неудовольствие за евреев, и это не благоприятствует для соглашений. К Вам собирается на 2-3 дня Гольцев (из Москвы). Мы (вчера) сговорились было поехать с ним вместе... Можно ли? Я очень хочу Вас видеть.