Переписка из двух углов Империи - [7]
Довод, казалось бы, неумолимый: да, действительно, нельзя с точки зрения как юридической, так и моральной, публиковать письма без согласия авторов или их наследников. В связи с Перепиской, правда, на это обстоятельство чаще ссылаются астафьевские сторонники - аргумент-то ведь безошибочный! Думается, что и редакция рижского (как и мюнхенского) журнала тоже имела некоторое представление об авторском праве. Другое дело, что публикация пришлась на время, когда рушились устои советской Империи и многие правовые и даже моральные нормы казались в тот исторический час не столь безусловными, как несколько лет назад. Общественная важность темы, поднятой в Переписке, перевешивала для редакции "Даугавы" более частный хотя, бесспорно, важнейший! - вопрос о правах. История, увы, нередко разъединяет мораль и право, особенно в "судьбоносные" времена.
К сказанному добавим: в Переписке нет абсолютно ничего личного. Оба корреспондента - известные люди, никогда друг друга в глаза не видели, и суждения, коими они обмениваются, касаются отнюдь не интимных сторон их жизни. Упрек Астафьеву, сформулированный Эйдельманом, затрагивает в нашей стране любого, кто ощущает себя ее гражданином, и будь на дворе не 1986, а, скажем, 1993 год, подобное письмо появилось бы, скорее всего, как открытое на страницах одной из московских газет, а его автору не пришлось бы утруждать себя разысканиями почтового адреса (что, как мы видели, особенно возмутило писателя).
Словно ощущая необходимость легитимизировать публикацию в "Даугаве", дочь Н. Я. Эйдельмана откликнулась на это событие короткой заметкой в московской газете. Напомнив о необходимости соблюдать "права", она тем не менее недвусмысленно заявила: "В принципе я ничего не имею против появления в печати этой и раньше широко известной переписки"30 .
На этом не кончилось. Неугомонная "Даугава" еще раз вернулась к Переписке в конце того же, 1990 года, напечатав интервью на больную тему с поэтом Давидом Самойловым, пытавшимся объяснить (отчасти оправдать) астафьевский антисемитизм: писатель, по его мнению, выразил самочувствие русской нации, "и против этого самочувствия возразить нельзя"31 .
"В Астафьеве, - говорил своему собеседнику Д. Самойлов, - сильна боль за Россию <...> Эта боль искренняя, и боль, требующая выхода. Астафьевское ребяческое, неисторическое, непосредственное мышление хочет искать причин боли вовне: в бедах России, считает Астафьев, виноваты инородцы и интеллигенты"32 .
Правильно. Можно даже признать, что в действиях Астафьева есть своя особая логика, и никакие разумные, с опорой на Карамзина и Герцена, доводы Эйдельмана никогда и ни в чем не поколебали бы Астафьева, мыслящего совершенно иначе: "нутром". Напиши Натан Яковлевич и в десять раз убедительней - письмо его все равно не достигло бы своей цели. Но не одна астафьевская эмоциональность причина тому, что затеянная Эйдельманом Переписка была изначально обречена на неудачу. Астафьев и Эйдельман, два родившихся в России писателя, для которых русский был родным языком, принадлежали, в сущности, к разным культурам и говорили на разных языках. Авторы писем, столь взбудораживших в то время Империю, находились по разным ее углам - не только географически, но и духовно. Они были антагонистами по внутреннему своему складу, воспитанию и мышлению, и понять друг друга им не удалось бы ни при какой погоде.
Эту противоположность двух типов сознания уловил, кажется, и Д. Самойлов, которой осуждал не только Астафьева, но и Натана Эйдельмана, называя его программу, как и астафьевскую, "отрицательной", и искал обращаясь к российской истории - некую "третью точку зрения", с которой "Астафьев не выглядит столь чудовищно, а Эйдельман столь правым <...> Письмо Эйдельмана принимаю я умственно, но почему-то не принимаю эмоционально. И наоборот "33.
* * *
В отличие от Давида Самойлова, мы не принимаем точки зрения Астафьева ни эмоционально, ни умственно. И должны без обиняков повторить горькую истину: замечательный русский писатель Виктор Астафьев тяжело и, как выяснится, неизлечимо страдал ксенофобией. Впрочем, такая формулировка требует существенных уточнений - в свете дальнейших событий.
Астафьев умер в 2001 году, пережив Эйдельмана на двенадцать лет, то есть на целую эпоху, которая, как бы ее ни называть ("переходной", "ельцинской" или "реформенной"), оказалась для нашей страны великим очистительным потрясением. Империя рухнула. Людям, выросшим и воспитанным в советскую эпоху, пришлось избавляться от представлений и предрассудков, глубоко въевшихся в ум и душу; это приводило нередко к трудным, а то и тяжелейшим нравственным коллизиям.
То, что произошло в 1990-е годы с Астафьевым, примечательно во многих отношениях. Писатель-прозаик, еще недавно причисленный к "деревенщикам", превратился в заметного публициста и общественного деятеля. Количество статей, интервью, писем в редакцию и других публичных выступлений Астафьева за эти годы - воистину огромно. Писатель и человек Астафьев сделал свой выбор. Правда, не сразу - еще в 1989 году мы видим его фамилию под антиогоньковским "Письмом семи"34 . Окончательный перелом произошел, по всей видимости, в 1991 году. Астафьев решительно осудил (в телеинтервью) памятное "Слово к народу" - идейную предпосылку августовского путча. Любопытно, что в заголовке одной из статей, направленных в то время против Астафьева, стояли слова из его письма к Эйдельману; они бумерангом вернулись к писателю35 .
Сборник статей посвящен 60-летию Александра Васильевича Лаврова, ведущего отечественного специалиста по русской литературе рубежа XIX–XX веков, публикатора, комментатора и исследователя произведений Андрея Белого, В. Я. Брюсова, М. А. Волошина, Д. С. Мережковского и З. Н. Гиппиус, М. А. Кузмина, Иванова-Разумника, а также многих других писателей, поэтов и литераторов Серебряного века. В юбилейном приношении участвуют виднейшие отечественные и зарубежные филологи — друзья и коллеги А. В. Лаврова по интересу к эпохе рубежа столетий и к архивным разысканиям, сотрудники Пушкинского дома, где А. В. Лавров работает более 35 лет.
В сборник вошли работы, написанные друзьями и коллегами к 60-летию видного исследователя поэзии отечественного модернизма Николая Алексеевича Богомолова, профессора Московского государственного университета им. М. В. Ломоносова. В совокупности большинство из них представляют коллективный набросок к истории русской литературы Серебряного века. В некоторых анализируются литературные произведения и культурные ситуации более раннего (первая половина — середина XIX века) и более позднего (середина — вторая половина XX века) времени.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Историко-филологический сборник «И время и место» выходит в свет к шестидесятилетию профессора Калифорнийского университета (Лос-Анджелес) Александра Львовича Осповата. Статьи друзей, коллег и учеников юбиляра посвящены научным сюжетам, вдохновенно и конструктивно разрабатываемым А.Л. Осповатом, – взаимодействию и взаимовлиянию литературы и различных «ближайших рядов» (идеология, политика, бытовое поведение, визуальные искусства, музыка и др.), диалогу национальных культур, творческой истории литературных памятников, интертекстуальным связям.
Книга рассказывает о состоявшейся в мае 1916 года поездке К. Д. Бальмонта, «поэта-путешественника», в Страну Восходящего Солнца. Двухнедельное пребывание в Японии глубоко поразило воображение поэта: он создал несколько «японских» стихотворений, писал эссе и очерки об увиденном и переводил японских поэтов – классиков и современников. В самой Японии визит Бальмонта вызвал волну интереса к его поэзии и русской литературе в целом. Авторы книги, известные ученые-филологи Константин Азадовский и Елена Дьяконова, описывают путешествие Бальмонта на широком фоне русско-японского культурного сближения в конце XIX – начале ХХ века.
1990 год. Из газеты: необходимо «…представить на всенародное обсуждение не отдельные элементы и детали, а весь проект нового общества в целом, своего рода конечную модель преобразований. Должна же быть одна, объединяющая всех идея, осознанная всеми цель, общенациональная программа». – Эти темы обсуждает автор в своем философском трактате «Куда идти Цивилизации».
Что же такое жизнь? Кто же такой «Дед с сигарой»? Сколько же граней имеет то или иное? Зачем нужен человек, и какие же ошибки ему нужно совершить, чтобы познать всё наземное? Сколько человеку нужно думать и задумываться, чтобы превратиться в стихию и материю? И самое главное: Зачем всё это нужно?
Украинский национализм имеет достаточно продолжительную историю, начавшуюся задолго до распада СССР и, тем более, задолго до Евромайдана. Однако именно после националистического переворота в Киеве, когда крайне правые украинские националисты пришли к власти и развязали войну против собственного народа, фашистская сущность этих сил проявилась во всей полноте. Нашим современникам, уже подзабывшим историю украинских пособников гитлеровской Германии, сжигавших Хатынь и заваливших трупами женщин и детей многочисленные «бабьи яры», напомнили о ней добровольческие батальоны украинских фашистов.
Память о преступлениях, в которых виноваты не внешние силы, а твое собственное государство, вовсе не случайно принято именовать «трудным прошлым». Признавать собственную ответственность, не перекладывая ее на внешних или внутренних врагов, время и обстоятельства, — невероятно трудно и психологически, и политически, и юридически. Только на первый взгляд кажется, что примеров такого добровольного переосмысления много, а Россия — единственная в своем роде страна, которая никак не может справиться со своим прошлым.
В центре эстонского курортного города Пярну на гранитном постаменте установлен бронзовый барельеф с изображением солдата в форме эстонского легиона СС с автоматом, ствол которого направлен на восток. На постаменте надпись: «Всем эстонским воинам, павшим во 2-й Освободительной войне за Родину и свободную Европу в 1940–1945 годах». Это памятник эстонцам, воевавшим во Второй мировой войне на стороне нацистской Германии.
Правда всегда была, есть и будет первой жертвой любой войны. С момента начала военного конфликта на Донбассе западные масс-медиа начали выстраивать вокруг образа ополченцев самопровозглашенных республик галерею ложных обвинений. Жертвой информационной атаки закономерно стала и Россия. Для того, чтобы тени легли под нужным углом, потребовалось не просто притушить свет истины. Были необходимы удобный повод и жертвы, чья гибель вызвала бы резкий всплеск антироссийской истерии на Западе. Таким поводом стала гибель малайзийского Боинга в небе над Украиной.