Переписка - [11]

Каждый раз как я ее встречаю я чувствую сильнейшую боль. Она как предостережение мне. И эта кисленькая, испуганная улыбка, если бы ты ее только видела.

Я не знаю даже, как ее зовут.

Ну прощай Лиленька.

Целую тебя и люблю горячо

Сережа

Пишу тебе в Коктебеле третье письмо.

<17 июня 1916 г., Коктебель>

Лиленька, дорогая моя — сейчас получил твое письмо, пересланное Мариной. — Меня пугают твои частые сомнения в необходимости твоей любви. Теперь жалею очень, что поехал сюда, а не к тебе, что не удалось поговорить с тобой именно сейчас — на свободе. Ты ЧУДОВИЩНО несправедлива в своих сомнениях. Мне даже трудно говорить об этом — до того это для меня нелепо.

Как бесконечно жалко, что тебя здесь нет. Почти ежечасно мы вспоминаем тебя. Наше раздельное житье для меня противоестественно.

Если каким-либо чудом меня освободят от воинской повинности — приеду непременно к тебе на остаток лета.

Люблю тебя горячо и на всю жизнь и от тебя требую того же. Целую крепко

Сережа

3 °Cент<ября> <19>16 г

Москва

Дорогая Лиленька, до сих пор никак не могу устроиться на завод. Сегодня пришлось хлопотать об этом и завтра дело мое должно окончательно выясниться. — Приходится много бегать.

— Представь себе: только что приехал в Москву, как предлагают купить прекрасную усадьбу за бесценок. — Имение гр<афа> Шувалова было распродано крестьянам. — Осталась одна усадьба с барским старым домом (30 комнат) прекрасно сохранившимся. Десять десятин фруктового сада — дом стоит на горе над речкой.

Имение в 130 верстах от Москвы и 30 в<ерстах> от станции. Но там проводится новая железная дор<ога>. Рядом с имением. Стоимость — три тысячи доплаты и семь тысяч долгу Крестьянск<ому> банку (240 рубл. % в год). Подумай! Это случайность. Но без тебя не решаюсь действовать. Говорят, очень дорого стоит содержать. —

Я бы не раздумывал, — если бы не нужно было держать квартиры в Москве.

Напиши сейчас же, что думаешь по этому поводу.

Вчера встретил на Кузнецком Степуна. Он пока будет служить в тылу с переосвидетельствован<ием> каждый месяц.

Целую. В санатории ли ты?

Сережа

30 окт<ября> 1916 г

Москва

Дорогая Лиленька, когда ж ты выезжаешь? — Мне писала, что 1-го — Вере назначила другой срок, а по твоему последнему письму понять уже совсем ничего нельзя. — Живи в Кисловодске как можно дольше — в Москве сейчас ужасно гадко. Дожди, сырость и непрерывные простуды. У меня кашель и насморк не прекращаются.

Не писал тебе это время, думая что письмо тебя уже не застанет.

— Марина собирается на Кавказ, м. б. и попадет проездом к тебе.

Я живу в каком-то тумане (буквально) с редкими часами просветления. Думаю, что все от печени. Жду твоего приезда, чтобы вместе отправиться к доктору.

— Из твоей материи пальто уже сшито. Твои сомнения в этом направлении рассеет Маринино письмо, к<отор>ое будет послано вслед за моим.

— У Веры неприятности с Таировым, к<отор>ый оказался преизрядным негодяем.[92] Чувствую, что наша дружба с ним кончится рукопашной.

Вот его разговор с Ел<еной> Вас<ильевной> Позоевой.

Ел<ена> В<а>с<ильевна>: Александр Яковл<евич> — вы обещали мне роль в новой пьесе еще в прошлом году. Скажите, чем вызвано неисполнение обещания?

Таир<ов>: Вы думаете — я давал вам роли как артистке? Вообще — знайте, что артисткой вас не считаю. А роли вам давал, как своей. Теперь ни одной роли вы от меня не получите. Кроме того, запрещаю вам разговаривать со мной.

Е<лена> В<асильевна> выругавшись ушла. И каждый день по подобной истории.

В нашем доме на Полянке был пожар — сгорели все службы. Если выдадут страховые деньги — все будет обстоять хорошо.

Степуна отправляют на войну. М. б. даже он уехал вчера. Видел его за это время два раза мельком, но каждый раз хорошо.

Прощай милая. Целую

Сережа

О твоей ссоре с Федосеевой[93] не знаю ничего, кроме того что ссора была. Напиши все как было — мне это знать необходимо.

Аля в моей комнате и мешает мне продолжать письмо. Наша няня (лучшая из тех, что были) ушла и теперь приходится быть с Алей неразлучным.

Поправляйся.

Не привози зелени. Ее здесь много и она дешевле. Остальное вези (подразумеваю — съедобное).

Не удивляйся грязному конверту — это единственный, к<отор>ый нашелся, а сегодня воскресенье.

18 февр<аля> 1917

Петергоф

Дорогая Лиленька, сегодня мне опять привили тиф и потому времени больше, чем всегда. Хочется как можно больше написать писем — писать письма в школе большая радость — хотя сосредоточиться здесь временами почти невозможно. В одной комнате помещаются более ста человек — все это галдит, поет, ругается, играет на балалайках и пр<очее> и пр<очее>.

После жизни здесь — мне Грифцов стал окончательно непонятен. Всё что его раздражает и злит сейчас в окружающих — мне стало абсолютно близким. Москва со всеми оставленными там кажется где-то страшно далеко — даже больше, на другой планете. Все похоже на сон. Хочется ущипнуть себя и проснуться на диване у себя в полутемной комнате. Мож<ет> быть у Грифцова не было этой «комнаты».

Сейчас позовут ужинать.

Подробности о моей жизни в письме к Марине.

Один вопрос мне не дает здесь покоя и я очень, очень мучаюсь (не говори Марине).

— Но об этом к<ак>-нибудь в другой раз.