Переписка 1815-1825 - [56]

Павел Катенин. Маия 9-го 1825. Кологрив.

168. А. Г. Родзянко и А. П. Керн — Пушкину. 10 мая 1825 г. Дубны.

[А. Г. Родзянко:]

Лубны 10-го маия. 1825-го года. пред глазами Анны Петровны.

Виноват, сто раз виноват перед тобою, любезный и дорогой мой Александр Сергеевич, не отвечая три месяца на твое неожиданное и приятнейшее письмо, излагать причины моего молчания и не нужно, и излишнее, лень моя главною тому причиною, и ты знаешь, что она никогда не переменится, хотя Анна Петровна ужасно как моет за это выражение мою грешную головушку. Но невзирая на твое хорошее мнение о моих различных способностях, я становлюсь в тупик в некоторых вещах и во-первых в ответе к тебе. Но сделай милость, не давай воли своему воображению и не делай общею моей неодолимой лени, скромность моя и молчание в некоторых случаях могут быть [316] вместе обвинителями и защитниками ее; я тебе похвалюсь, что благодаря этой же лени я постояннее всех Амадисов и польских и русских, итак одна трудность перемены и переноски своей привязанности составляет мою добродетель, следовательно, говорит Анна Петровна, немного стоит добродетель ваша! А она соблюдает молчание. — [Керн: ] Молчание знак согласья. [Родзянко: ] и справедливо. Скажи пожалуй, что вздумалось тебе так клепать на меня, за какие проказы? — за какие шалости? — но довольно, пора говорить о литтературе с тобою нашим Корифеем. — [Керн: ] Ей богу он ничего не хочет и не намерен вам сказать! насилу упросила! — Если б вы знали, чего мне это стоило! — [Родзянко: ] Самой безделки; придвинуть стул, дать перо и бумагу и сказать: пишите. [Керн: ] Да спросите, сколько раз повторить это должно было! — [Родзянко: ] Repetitia est mater studiorum. [317] — Зачем не во всем требуют уроков, а еще более повторений, жалуюсь тебе, как новому Оберону, отсутствующий, ты имеешь гораздо более влияния на ее, нежели я со всем моим присутствием, письмо твое меня [318] гораздо боле поддерживает, нежели всё мое красноречие. [Керн: ] Je vous proteste qu'il n'est pas dans mes fers! [319] — [Родзянко: ] а чья вина? — вот теперь вздумала мириться с Ермолаем Федоровичем, снова пришло остывшее давно желание иметь законных детей, и я пропал, тогда можно было извиниться молодостию и неопытностию, а теперь чем? — ради бога, будь посредником! — [Керн: ] Ей богу я этих строк не читала! — [Родзянко: ] Но заставила их прочесть себе 10 раз. [Керн: ] Право не 10. - [Родзянко: ] а 9 — еще солгал. Пусть так, [320] тем то Анна Петровна и очаровательнее, что со всем умом и чувствительностию [светской] образованной женщины, она изобилует такими детскими хитростями — но прощай, люблю тебя и удивляюсь твоему гению, и восклицаю:

О, Пушкин, мот и расточитель

Даров поэзии святой

И молодежи удалой

Гиерофант и просветитель,

Любезный женщинам творец,

Певец [бр[одяг]] разбойников, Цыганов,

Безумцев, рыцарей, Русланов, [321]

Скажи, чего ты не певец.

Моя поэма Чупка скончалась на тех отрывках, что я тебе читал, а две новые сатиры пошлю в скорости напечатать.

Аркадий Родзянко.

[А. П. Керн:]

Вчера он был вдохновен мною! и написал — Сатиру — на меня. Если позволите, я вам ее сообщу.

Стихи на счет известного примирения Соч. Арк.[адий] Родз.[янко] сию минуту.

"Поверьте толки все [322] рассудка

Была одна дурная шутка,

Хвостов [в] лирических певцах;

Вы не притворно рассердились

Со мной нарочно согласились,

И кто, кто? — я же в дураках.

—

И дельно; в век наш греховодный

Я вздумал нравственность читать;

И совершенство посевать

В душе к небесному холодной;

Что ж мне за все советы? — Ах!

Жена, муж, оба с мировою

Смеются под нос надо мною:

Прощайте, будьте в дураках!"

NB:

Эти стихи сочинены после благоразумнейших дружеских советов, и это было его желание, чтоб я их здесь переписала.

169. H. H. Раевский-сын — Пушкину. 10 мая 1835 г. Белогородка или Белая Церковь.

B. [323] le 10 de Mai.

Pardon, mon cher ami, si j'ai passé tant de temps sans vous écrire; mais les occupations de service, le manque de temps et de société qui puisse tirer mon esprit de son engourdissement m'ont empêché d'écrire une seule lettre depuis six mois. C'est pour vous le premier que je romps le silence. — Merci pour votre plan de tragédie. Que pourrais-je vous en dire? Ce n'est pas les conceptions brillantes qui vous manquent; mais la patience [de] dans l'exécution. Il vous sera donc donné d'ouvrir encore la carrière d'un théâtre national. — Quant à la patience, j'aurais voulu vous voir consulter les sources où Karamsine a puisé, aulieu de vous en tenir à son seul récit. N'oubliez pas que Schiller fit un cours d'astrologie avant d'écrire son Wallenstein. Je vous avoue ne pas trop comprendre pourquoi vous voulez n'employer que les vers blancs dans votre tragédie. Moi, je [concevrais] croirais au contraire que ce serait bien le cas de faire usage de toutes les richesses de nos nombreux rhythmes. Bien entendu en ne cherchant pas à les combiner ensemble, comme le Prince Chakovskoï, mais en ne vous restrégnant pas à suivre pour chaque scène, le rhythme adopté dans la première. — Que votre tragédie soit bonne ou mauvaise j'y prévois d'avance [deux] d'importants résultats pour notre littérature; vous donnerez de la vie à notre héxamètre qui jusqu'à présent est si lourd, si inanimé; vous prêterez au dialogue un mouvement qui le fera ressembler à une conversation et non pas à des phrases de vocabulaire comme jusqu'à présent; vous achèverez de populariser chez nous, ce langage simple et naturel que notre public est encore a ne pas comprendre, malgré les beaux modèles des Цыганы et des Разбойники. Vous achèverez de faire descendre la poésie de ses échasses. —