Перемирие - [25]

— Это, — сказала я, — Лорель Дарринг, Серая властительница, правившая Кукушкиной крепостью во время последней северной войны.

— Вы очень похожи, — заметил он почти равнодушным тоном.

Медленно мы пошли от стены к обеденному столу: веклинг — все так же заложив руки за спину, я — стиснув губы в подобие улыбки Лорель. Я думала о том, что Вороны все-таки плохие актеры. Впрочем, это была несправедливая мысль; как и все полудикие, живущие войной народы, у которых развит культ самообладания, Вороны прекрасно владели собой; просто я почувствовала, как он насторожился при упоминании имени Лорель Дарринг. Знает ведь, с кем имеет дело, мог бы контролировать свой душевный настрой. Я ведь все чувствовала. И удивлялась — какое дело Воронам до истории Севера?

— Я происхожу из той же семьи, — сказала я.

— И с кем была эта война?

— С нильфами.

Мы остановились у стола. Когда я произнесла это слово, так поразившее его в прошлый раз, он стоял ко мне вполоборота, и я не видела его лица. Он не вздрогнул, не шевельнулся при звуке этого слова, которое мне внушало странный, необъяснимый страх (то ли это кровь говорила во мне?). Ворон присел на край стола и слегка улыбнулся.

— Так вот почему ты вчера так насторожилась. Далеко отсюда эта Кукушкина крепость?

Вопрос был задан самым обыкновенным тоном, словно бы просто так, словно его совершенно не интересовал ответ на этот вопрос. Я настороженно взглянула в его лицо — оно ничего не выражало, было самым обыкновенным, слабая улыбка блуждала на губах. И своим внутренним взором я тоже ничего не видела в нем.

— Я не знаю, — сказала я, наконец.

— Я думал, ты там родилась.

— Я очень рано оттуда уехала, — сказала я. В тот момент я уже поверила, что охочусь за призраками, что веклингу на самом деле безразлично и мое происхождение, и моя крепость; только собственной мнительностью я объясняла мучившие меня сомнения. И не тогда, а несколько часов спустя, когда я припоминала этот разговор, я вдруг подумала: с чего он взял, что я там родилась? Ведь я не говорила ему об этом, а родиться я могла где угодно.

Наверху хлопнула дверь, и по балкону простучали каблуки Ольсы. Веклинг взглянул на нее поверх моей головы, и лицо его изменилось, глаза на миг расширились, дрогнули губы; тогда я тоже оглянулась. Ольса была в длинном белом платье с расклешенной юбкой, обшитой по подолу желтоватым мехом горной кошки. Тугой воротник-стойка обтягивал округлую белую шею, льняные волосы были собраны в узел на затылке, и только несколько непокорных локонов кудрявились возле бледных щек. Яркое зимнее солнце вспыхнуло в ее блестящих льняных волосах, отразилось в серых глазах, осветило всю ее белоснежную фигуры: Ольса была очень эффектна в тот момент.

Увидев Ворона, Ольса слегка побледнела и крепкой взялась за перила своей маленькой, в перстнях, рукой. Губы ее, чуть тронутые бледно-розовой помадой, задрожали, но она тут же овладела собой. Держась одной рукой за перила, а другой слегка приподняв юбку, чтобы подол не волочился по ступеням (стали видны ее ноги в белых кружевных чулках и белые туфли с высокими каблуками), Ольса пошла вниз, стуча каблуками по деревянным ступеням лестницы. Поудобнее устроившись на столе, веклинг насмешливо разглядывал ее, и даже я смутилась, заметив его взгляд. Ольса была, в общем-то очень строга — и в одежде и в поведении, но — вот несчастье — Вороны очень ценят блондинок. Да к тому же, как бы строго она не одевалась, здесь было на что посмотреть, и он смотрел — так, что даже мне стало неловко, а я-то была привычным человеком, сколько лет прожила среди мужчин. Увидев, что Ворон смотрит на ее ноги, Ольса опустила юбку и тут же запуталась, наступив себе на подол. Она вся покраснела, опустив голову и поправляя юбку, видно было, что она едва не плачет: никто до сих пор не осмеливался так смотреть на нее! и она явно не знала, что с этим делать.

— A rede rarodiro, — тихо сказала я.

— Kadere, — с неожиданной злобой отозвался веклинг, искоса взглядывая на меня.

— Не лезь к ней, — сказала я яростным шепотом, — Не лезь к ней, ясно?

Веклинг только насмешливо улыбнулся. Я слегка ударила его по руке и пошла к лестнице.

— Доброе утро, — сказала мне Ольса, стоя на последней ступеньке и положив обе руки на перила, — Сейчас будет завтрак.

Голос ее был ровен, и краска уже сошла с лица — вот что значит школа светской жизни. Ей еще двадцать, и она все еще способна смущаться, но воспитание берет свое, даже когда нет ни собственной твердости, ни собственного достоинства. Если такую легкомысленную дурочку можно научить держаться с достоинством…

Стуча каблуками и стараясь не смотреть на Ворона, Ольса направилась к нижним дверям своим обычным широким шагом. Верхние двери снова хлопнули, грохот сапог послышались на балконе. По лестнице скатилась моя команда. А с ними — я не сразу заметила, а когда увидела, то порядком удивилась — хонг, без кольчуги, растрепанный и веселый, как ребенок. Обнявшись с двумя адраями и постоянно оглядываясь на третьего, хонг что-то рассказывал им по-каргски, и в конце его тирады все четверо расхохотались.

Ольса вздрогнула от этого громового хохота и поспешила скрыться за дверью. Меня удивила эта неожиданная дружелюбность моей команды к Воронам, но, с другой стороны, адраи были хонгу почти земляками — они происходили из племени горстов, а горсты кочуют часто и на том берегу Черной речки. Кейст в сером свитере с высоким воротом спускался следом, приглаживая растрепанные волосы. Когда та четверка расхохоталась, он тоже улыбнулся. Смущенный мерд шел за ним, не поднимая глаз от своих сапог.