Перемирие - [114]

Уже вечереет —

И путник печалью охвачен.

Просторы бескрайни —

И снизилось небо к деревьям.[38]

А ветер летел мне навстречу — степной, теплый, пропыленный ветер. Степь впереди смыкалась с небом.

Глава 18 Ничего незначащий эпизод

Поэт, которого так любила вспоминать Эсса, как-то раз сказал:

Что будет в веках,

О том не дано нам знать.[39]

Но, быть может, она-то как раз знала.

Серые гранитные стены. В солнечных лучах поблескивали слюдянистые вкрапления. В комнате не было никакой мебели, только огромные, окованные сталью сундуки. И портреты. Они лежали на полу, стояли, прислоненные к стенам, — картины, фотографии, эскизы, большие и маленькие, в рамах и без. И посреди этого хаоса на полу, на маленьких вышитых подушках, сидели две девочки лет пятнадцати и продолжали вынимать картины из сундука.

Где-то за окном чирикнула птица и замолкла. Узорчатые тени от оконных решеток ложились на пол и на лица давно умерших людей. Стояла тишина, блаженная тишина жаркого летнего полдня, когда все живое словно замирает, утомленное жарой. Лето пришло и на Север.

В комнате было душно, девочки все взмокли. Анна, дочь властительницы Эрики, закатала рукава и обмахивалась пачкой старых фотографий. Над верхней губой у нее блестели капельки пота, и влажные прядки облепили лоб. У нее были волосы Даррингов — знаменитые золотистые кудри, слегка искрящиеся на солнце.

— Фу-у, — сказала Анна, — и когда же мы закончим? Я хочу поплавать.

— Вода в Истре еще холодная, — отозвалась Сюзанна, приемная дочь Эрики, — Я вчера туда ходила.

Анна вздохнула. Сюзанна снова полезла в сундук. Хотя она и носила на шее на мелкой золотой цепочке ключ от ворот крепости, одного взгляда на нее было достаточно, чтобы убедиться в том, что в ней нет ни капли крови Даррингов. Сюзанна была высокая худенькая девушка с блестящими каштановыми волосами, сейчас уложенными узлом на затылке. У нее было широкоскулое лицо с острым подбородком, широко расставленные карие глаза и чуточку вздернутый нос. Она я была не Дарринг и вообще не северянка — просто сирота из приморских областей, которую властительница Эрика привезла в крепость совсем крохой и воспитала вместе со своей дочерью.

— Смотри, — сказала Сюзанна, — опять портрет Лорель.

— Другой?

— Да, посмотри сама

Анна взяла из рук названной сестры небольшую картину в золоченой раме. С полотна на нее глянуло тонкое бледное лицо знаменитой властительницы. Ее и не ее. Ни на одном портрете Лорель Дарринг не выглядела веселой или счастливой, печаль была ее неизменной спутницей, печаль сопровождала ее, на каждом изображении они были вместе — но не здесь. Золотистые пышные кудри обрамляли узкое лицо, прядка свешивались между отчаянными серыми глазами. Знаменитая властительница казалась совсем молодой и до странности веселой. Она улыбалась. И эта улыбка не была обычной, бледной и незаметной ее улыбкой; она улыбалась открыто, почти смеялась, и в глазах ее таилось веселье.

— Ты думаешь, это Лорель? — с сомнением сказала Анна.

— А кто же?

Анна пожала плечами. Привычный образ Лорель рушился на глазах. Ну, надо же!

— Смотри-ка, вот еще.

Это была уже не картина, а фотография. Властительница сидела немного боком, обернувшись к мужчине, который стоял за ее креслом. Солнечный свет играл в ее волосах, как в бокале с шампанским. А вот мужчина…

— Почему у него красные глаза? — спросила Анна, водя пальцем по глянцевой поверхности.

— Я вспомнила, — вдруг сказала Сюзанна, — Это Эсса. Ну, помнишь, первое возрождение крепости?

— А это значит…

— Да, ее муж. С юга. Не помню я, как его звали.

— Ее надо будет, пожалуй, повесить рядом с Лорель.

Девочки занимались подбором портретов для картинной галереи.

— А они похожи с Лорель, правда?

— Как сестры. Даже странно. Это при ней возобновились северные войны.

— По-моему, при ее дочери — Мерни. Эсса только восстановила крепость. Ну, еще учредила Совет Птичьей обороны.

— Интересно, зачем она вышла замуж за этого красноглазого?

— Я где-то читала, что есть версия, что Мерни не его дочь. Отца для наследницы Эсса нашла где-то на стороне.

— Странная какая-то версия. Вечно историки что-нибудь выдумают, только и знают, что запутывать простые вещи.

— Это точно. Если бы не историки, история была бы проще.

И девочки рассмеялись, вспугнув воробья, усевшегося на подоконник.

Ах! Страдай, мучайся, борись — конец все равно один. Образ твой вгонят в тесные рамки портретных галерей и семейных альбомов. И с каждым прошедшим годом он все меньше будет напоминать тебя.

А впрочем, в этом что-то есть.

Обещание свободы?

2 февраля 2000 — 4 февраля 2001

Январь — февраль 2005