Переменная облачность - [5]

— Хоть бы твоя мама послушала, как тебя хвалят учителя…

А Валя ответила:

— Маме некогда, она болеет…

И, придя домой, сказала, что классный руководитель хотел бы, чтобы мама пришла в школу. Но мама не дослушала ее:

— Есть мне время ходить…

А папа опять был в командировке, и так никто из них не пришел в школу, даже на последнее перед каникулами собрание.

…Она вернулась из булочной, положила хлеб на кухонный стол. Вошла в комнату. Мама лежала на кровати, укрывшись платком.

— Как себя чувствуешь? — спросила Валя. — Не полегчало?

— Какое там, — через силу ответила мама.

И Валя ни о чем не стала больше говорить. Но про себя вдруг решила: дольше здесь не останется. Надо устроиться на работу и жить в общежитии. Ей уже пятнадцать лет, она почти взрослая, через год получит паспорт.

На следующий день Валя отправилась на швейную фабрику. Их соседка по дому работала там, и от нее Валя слышала, что на фабрике набирают, учеников.

Валя пришла в отдел кадров, сказала:

— Как сделать, чтобы поступить к вам работать?

Начальник отдела кадров, молодой еще мужчина в военной гимнастерке без погон, спросил ее:

— А площадь у тебя имеется?

Валя ответила:

— Если можко, устройте в общежитие.

Начальник был, видно, человек понятливый. Не стал ее подробно расспрашивать, велел написать заявление, потом позвонил куда-то и еще куда-то, попросил помочь в его личной просьбе; должно быть, ему редко отказывали, и он с довольным видом, положив трубку, сказал Вале:

— Будет тебе общежитие. С понедельника выходи работать…

— А когда я могу переехать? — спросила Валя.

— В понедельник же, после обеда.

Утрем вернулся из командировки папа. Наскоро выпил чаю и снова засел за свои бумаги, все время что-то писал на вырванной из тетради странице. Мама была в поликлинике.

Валя не знала, как обратиться к нему. Папой называть не хотелось, а по имени-отчеству как-то было неудобно, непривычно. Она решила не называть его никак.

— Вот что, — сказала, подойдя к столу. — Я больше не буду здесь жить.

Он поднял голову, озабоченно взглянул на нее. Может, даже и не расслышал того, что она сказала. На тетрадной странице виднелись написанные его рукой столбики цифр.

— А? Что? — переспросил он и снова уставился на свои цифры.

— Я больше не буду здесь жить, — повторила Валя. — С понедельника.

Он удивленно посмотрел на нее

— Как не будешь? А где?

— В общежитии.

Он вынул из кармана сигарету, закурил.

— Это почему же ты так решила?

— Сами знаете, — сказала Валя. — Я же вам не родная…

Где-то в глубине души таилась надежда: сейчас он засмеется, накричит на нее — еще чего, дескать, придумала — или просто прикажет: «Брось все эти глупости, хватит!»

Она смотрела на него и ждала, опровергнет ли он ее слова? Пусть, пусть высмеет, закричит, разозлится, только бы не молчал…

Он спросил сравнительно спокойно:

— Кто это тебе сказал?

— Все говорят.

— Как все?

— Все, кого ни возьмите…

Он затянулся, Выпустил дым. При маме старался не курить, маме было вредно вдыхать дым, и теперь он старался вовсю, пока ее не было.

— Это что, правда?

— Да, — сказал он. — Правда.

Она отвернулась, пошла в свой угол, села на кровать, на которой спала все годы, — это была уже старая железная кровать, но еще приличная на вид.

— Где же ты жить будешь?

— Я же сказала, в общежитии. Пойду работать, поступлю в вечернюю школу рабочей молодежи.

Он погасил сигарету, открыл форточку.

— Все, как есть, успела обдумать…

Она промолчала. Он был верен себе, ни с кем не любил портить отношения.

— Ладно, — сказал. — Раз ты так хочешь, пусть так оно и будет. Соскучишься — приходи, будем рады…

— Кто мои родители? — спросила Валя. — Они живы?

— Нет. Тебе было неполных три года, когда мы взяли тебя к себе.

— А они кто были?

— Твой отец работал на нашем заводе. В цеху случилась авария, и он погиб.

— А мама?

— Она умерла спустя несколько месяцев, от заражения крови.

— Вы ее знали?

— Нет. Отца твоего видел, очень приятный был человек, хорошо пел, у нас на заводе многие его помнят.

— А я на кого похожа?

Он задумался.

— Пожалуй, немного на отца, глаза такие же…

— А как же вы взяли меня? Почему?

— Мне сказали в завкоме, что девочка, то есть ты, осталась одна. Совсем одна, ни отца, ни матери. И тогда мама… — Он запнулся, посмотрел на Валю, потом продолжал снова — Тогда мама сказала: «Возьмем девочку к себе». Мы взяли тебя, удочерили, и ты носишь нашу фамилию.

— Понятно, — промолвила Валя.

Как же это все ужасно! Почти одновременно потеряла родных отца и мать, осталась совсем одна. И чужие люди взяли ее к себе, и фамилия у нее с тех пор не своя, чужая…

Что ж, они, наверное, теперь очень даже будут довольны, что наконец-то избавились от приемыша!

Слово, только недавно услышанное в булочной, как бы жгло ее. И она все время повторяла про себя «приемыш, приемыш», будто хотела, чтобы это слово укрепило ее решение и не дало отступить назад.

А мама заплакала, когда Валя уже собралась уходить совсем. Хлюпала носом, не вытирая слез, катившихся по щекам, и Валя словно впервые увидела, как она постарела за эти годы: лицо желтое, виски обтянуты, на лбу и на щеках морщины, должно быть, и в самом деле больная.

— Как же, — спросила мама, — так и уйдешь от нас? Почему?