Переломленная судьба - [21]

— Можешь одолжить мне денег? — спросил Ван Чанчи.

В ответ на это Лю Цзяньпин поднялся со своего места, отошел от Ван Чанчи на двадцать с лишним метров и уселся снова. Ван Чанчи посмотрел сначала налево, потом направо. Рабочие один за другим повставали со своих мест, отряхивая зады: кто-то направился в барак, кто-то просто отошел подальше от Ван Чанчи. В итоге пространство в радиусе пяти метров вокруг него освободилось, народ сторонился Ван Чанчи с таким видом, словно от него смердело. Тогда до него дошло, что с людьми можно говорить о чем угодно, но только не о займе денег. Опустив голову, он стал рассматривать выбившуюся из щелей траву и снующих туда-сюда муравьев. Одного из них он подсадил к себе на тыльную сторону ладони и стал наблюдать, как тот по ней ползает. Когда муравей добрался ему чуть ли не до плеча, Ван Чанчи снова пересадил его на тыльную сторону ладони. Муравьишка усердно карабкался вверх, силясь найти выход, ему было невдомек, что все пути для него закрыты. Забавляясь с муравьем, Ван Чанчи на какое-то время забыл о своем голоде. Постепенно стемнело, электричество на стройплощадке отключили. Ползавшего по руке муравья поглотила тьма. Теперь Ван Чанчи не мог его видеть, но чувствовал. В животе у него снова заурчало, к горлу подступила тошнота. Он наощупь прихлопнул муравья, оставив на руке мокрый след. Ван Чанчи отряхнул руки, поднялся со своего места и вышел за пределы стройки.

14

Ван Чанчи все это время думал, что Хуан Куя давно уже отправили за решетку. Тем не менее, решив, что попытка не пытка, он все-таки пришел на улицу Сяохэцзе. К его удивлению, прежняя громкая вывеска не только не исчезла, но стала еще ярче. Дверь заведения была открыта нараспашку, свет изнутри освещал улицу вплоть до самой реки. Теперь здесь уже не продавали мелкие товары — все помещение было очищено под офис. Хуан Куй вместе с двумя мужчинами пил пиво. Чайный столик перед ними был уставлен тарелками разной величины, в нос Ван Чанчи ударили ароматы соленого свиного окорока и маринованных утиных лапок. Словно увидев родственника после долгой разлуки, он импульсивно выкрикнул: «Хуан Куй!» Трое человек тут же обернулись, на их лицах застыло удивление. Больше всех был удивлен Хуан Куй, он вдруг перестал жевать и нахмурил брови. Потом его губы шевельнулись, и он заговорил:

— Ты разве не собирался поступать в университет? Ты же не хотел больше со мной путаться? Твои родители разве не считают меня негодяем? В прошлый раз ваша семейка уходила отсюда с таким видом, словно вы, чистые и не от мира сего, соприкоснулись со скверной. Вас так переполняла гордыня, что вы предпочли бы врезаться в стену, но только не смотреть в мою сторону.

— Клянусь, я несколько раз поворачивался к тебе, показывая, что виноват, — стал оправдываться Ван Чанчи.

— А я человек злопамятный, и то, с каким выражением ты осадил своего коня на краю пропасти и якобы встал на праведный путь, глубоко, ох, как глубоко отпечаталось вот здесь. — С этими словами он ткнул пальцем себе в висок.

Ван Чанчи, сглотнув, сказал:

— Я хочу помогать тебе отрубать пальцы.

— Поздно. Теперь я отрубаю их сам.

— Ну, может быть, я пригожусь чем-то еще?

— У тебя кишка тонка, чтобы мне помогать.

— Смелыми не рождаются, а становятся.

— Хорошо сказано. Раз ты такой смелый, сними штаны.

Ван Чанчи взял и действительно стянул с себя штаны. Его ягодицы и ляжки тут же обдало ветром. Взгляды Хуан Куя и сотоварищей стрельнули по нему, словно прожектора. Вся нижняя половина туловища Ван Чанчи была чернее ночи, белой оставалась только та часть, которую обычно закрывали трусы. Его «хозяйство», словно испытывая стыд, едва ли не полностью втянулось внутрь. Хуан Кую неожиданно вспомнилась школьная пора, когда они голышом вместе купались в реке. В те времена кожа у Ван Чанчи была такой же белой, как у него, и без одежды было не отличить, кто из них городской, а кто из деревни. Зато сейчас цвет их кожи контрастировал так же резко, как город с деревней, поэтому даже без одежды становилось ясно, кто из них откуда. В Хуан Куе пробудилась жалость, и он сказал: «Заходи». Ван Чанчи как был, со снятыми штанами, проследовал внутрь. «Одевайся», — злобно приказал Хуан Куй. Наевшись досыта, Ван Чанчи забыл про свою панику. Его ноги больше не дрожали, в пот его не бросало, он весь внутренне расслабился. Тут, почувствовав на себе взгляды Хуан Куя и его сотрапезников, Ван Чанчи вытер рот и сказал:

— Я извиняюсь, очень проголодался.

— Тебе не слабо посидеть в тюрьме? — спросил Хуан Куй.

— Если это не будет связано с убийством, то над этим можно подумать.

— Вчера одного человека арестовали за избиение и посадили на пятнадцать дней за решетку. Если ты его завтра подменишь, то за каждый день будешь получать по сто юаней, всего за четырнадцать дней заработаешь тысячу четыреста юаней.

— Но раз он уже сидит, как его подменить? — спросил Ван Чанчи.

— Это не твоя забота. Главное — громко откликайся на имя Линь Цзябай и все будет окей.

— А кто такой этот Линь Цзябай? — не унимался Ван Чанчи.

— Неважно. Важно, что ты сможешь заработать.

Вернувшись в барак, Ван Чанчи лег спать пораньше. Однако, не в силах уснуть, он ворочался с боку на бок. Когда пища переварилась и чувство голода исчезло, вместе с ним исчезло и ощущение суеты. Сытого его как будто подменили. Голодный он был готов на все: потеряв всякий стыд, он, наплевав на приличия, даже прилюдно вывалил свое «хозяйство». Но едва он насытился, как сразу уподобился среднему классу. Проявляя осторожность, Ван Чанчи стал задаваться вопросами, что он из себя представляет: он просто ничтожество? Преступник? Негодяй? Ван Чанчи? Линь Цзябай? И чем больше он думал, тем сильнее раскаивался и тем большее презрение испытывал к самому себе. А когда его скорбь достигла крайней точки, он почувствовал себя тем самым муравьем, которого прибил на своей руке. Вроде бы ему и было куда податься, но все эти пути вели в никуда.