Перелетный кабак - [39]

Он помолчал и прибавил:

– Ты всегда прав, Хэмп. Нельзя ругать янки. Богатые – мерзкий сброд в любой стране. А большинство американцев – самые вежливые, умные, достойные люди на свете. Некоторые объясняют это тем, что большинство американцев – ирландцы.

Пэмп молчал; и капитан закончил так:

– А все-таки человеку из маленькой страны трудно понять американца, особенно – когда он патриот. Не хотел бы я написать американский гимн, но вряд ли мне закажут. Постыдная тайна, мешающая мне создать патриотическую песнь для большого народа, умрет со мной.

– А мог бы ты написать английскую? – спокойно спросил Хэмп.

– О, кровожадные тираны! – вознегодовал Патрик. – Мне так же трудно представить английскую песню, как тебе собачью.

Хэмфри Пэмп серьезно вынул из кармана листок, на котором он запечатлел грехи и невзгоды бакалейщика, и полез в другой карман за карандашом.

– Эге! – сказал Дэлрой. – Вижу, ты собираешься писать за Квудла.

Услышав свое имя, Квудл поднял уши. Пэмп улыбнулся немного смущенной улыбкой. Ему втайне польстила благосклонность друга к его предыдущей песне; кроме того, он считал стихи игрой, а игры любил; наконец, читал он без всякого порядка, но выбирал книги хорошие.

– Напишу, – сказал он, – если ты напишешь песню за англичанина.

– Хорошо, – согласился Патрик, тяжело вздохнув, что ни в малой мере не свидетельствовало о недовольстве. – Надо же что-то делать, пока он не остановится, а это – безвредная салонная игра. «Песни автомобильного клуба». Очень изысканно.

И он стал писать на чистом листе маленькой книжки, которую носил с собой,-«Noctes Ambrosianae»[*] [69] Уилсона. Время от времени он смотрел на Пэмпа и Квудла, чье поведение очень его занимало. Владелец «Старого корабля» сосал карандаш и пристально смотрел на пса. Иногда он почесывал карандашом свои каштановые волосы и записывал слово. А Квудл, наделенный собачьим пониманием, сидел прямо, склонив голову, словно позировал художнику.

Случилось так, что песня Пэмпа, гораздо более длинная (что характерно для неопытных поэтов), была готова раньше, чем песня Дэлроя, хотя он и спешил ее кончить.

Первым предстали перед миром стихи, известные под названием «Безносье», но в действительности именующиеся Песней Квудла. Приводим лишь часть:

О люди-человеки, [*]

Несчастный, жалкий род,

У вас носы – калеки,

Они глухи навеки,

Вам даже вонь аптеки

Носов не прошибет.

Вас выперли из рая,

И, видно, потому

Вам не понять, гуляя,

Как пахнет ночь сырая,

Когда из-за сарая

Ты внюхаешься в тьму.

Прохладный запах влаги,

Грозы летучий знак,

Следы чужой дворняги

И косточки, в овраге

Зарытой, – вам, бедняги,

Не различить никак.

Дыханье зимней чащи,

Любви неслышный вздох,

И запах зла грозящий,

И утра дух пьянящий –

Все это, к славе вящей,

Лишь нам дарует Бог.

На том кончает Квудл

Перечисленье благ.

О люди, вам не худо ль?

На что вам ваша удаль –

На что вам ваша удаль

Безносых бедолаг?

Стихи эти тоже носили отпечаток торопливости, и нынешний издатель (чья цель – одна лишь истина) вынужден сообщить, что некоторые строки были впоследствии выброшены по совету капитана, а некоторые – отредактированы самим Птичьим Поэтом. В описываемое время самым живым в них был припев: «Гав-гав-гав!», который исполнял Патрик Дэлрой и подхватывал с немалым успехом пес Квудл. Все это мешало капитану закончить и прочитать более короткое творение, в котором он обещал выразить чувства англичанина. Когда же он стал читать, голос его был неуверенным и хриплым, словно он еще толком не кончил. Издатель (чья цель – истина) не станет скрывать, что стихи были такими:

Когда святой Георгий

Дракона повстречал.

В английском добром кабаке

Он пива заказал.

Он знал и пост, и бдения,

И власяницу знал,

Но только после пива

Драконов убивал.

Когда святой Георгий

Принцессу увидал,

Он в добром старом кабаке

Овсянку заказал.

Он знал законы Англии,

Ее порядки знал

И только после завтрака

Принцесс освобождал.

Когда святой Георгий

Нашу Англию спасет

И в битву за свободу нас,

Отважных, поведет,

Он прежде пообедает,

И выпьет он вина,

Ему досталась мудрая

И добрая страна. [*]

– Весьма философская песня, – сказал капитан, важно качая головой. – Глубокомысленная. Я и впрямь считаю, что в этом вся ваша суть. Враги говорят, что вы глупы. Сами вы гордитесь неразумием, и гордость эта – единственная ваша глупость. Разве сколотишь империю, утверждая, что дважды два – пять? Разве станешь сильнее оттого, что не понимаешь химии или простой считалки? Но это правда, Хэмп. Вы – поэтические души, вас ведут ассоциации. Англичанин не примет деревни без сквайра и пастора, колледжа без портвейна и старого дуба. Поэтому вас и считают консерваторами; но дело не в том. Дело в тонкости чувств. Вы не хотите разделять привычную пару не потому, что вы глупы, Хэмп, а потому, что вы чувствительны. Вам льстят и лгут, приписывая любовь к компромиссу. Всякая революция, Хэмп, – это компромисс. Неужели ты думаешь, что Вулф Тоун[70] или Чарлз Стюарт Парнелл[71] никогда не шли на компромисс? Нет, вы боитесь компромисса, и потому не восстанете. Когда бы вы захотели преобразовать кабак или Оксфорд, вам пришлось бы решать, что оставить, чем пожертвовать. А это разбило бы вам сердце, Хэмфри Пэмп.