Перекресток утопий (Судьбы фантастики на фоне судеб страны) - [4]

Пробоина - в Успенском соборе! Пробоина - в Московском Кремле! Пробоина - кромешное горе Пробоина - в сраженной земле... .................................................. Пробоина - брошенные домы Пробоина - сдвиг земной оси! Пробоина - где мы в ней и что мы? Пробоина - бездна поглотила Пробоина - нет всея Руси !

Это не Марина Цветаева. Это никому неизвестная поэтесса Вера Меркурьева. Даже ленинский нарком Луначарский после такого слишком уж символического обстрела подавал в отставку. А М.Пришвин запишет в тайном дневнике: "В чем же оказалась наша самая большая беда? Конечно, в поругании святынь народных: не важно, что снаряд сделал дыру в Успенском соборе - это легко заделать. А беда в том духе, который направил пушку на Успенский Собор. Раз он посягнул на это, ему ничего посягнуть на личность человеческую". А немного позже: "Не могу с большевиками, потому что у них столько было насилия, что едва ли им уже простит история за него". Ох, сегодняшним духом проникнуты эти слова. Зато впрягавший в вожжи Луну Кириллов /к слову сказать, репрессированный в 1937 году/ счел уместным сплясать качучу на ступенях расстрелянного храма:

Мы во власти мятежного, страстного хмеля; Пусть кричат нам: "Вы палачи красоты", Во имя нашего Завтра - сожжем Рафаэля, Разрушим музеи, растопчем искусства цветы...

Кстати, это стихотворение тоже называлось "Мы", но без оттенка горькой иронии, который выступает в заголовке знаменитого романе Замятина. Предсказания Брюсова о грядущих гуннах осуществилась буквально, как и высказанное в пику социальным мечтателям бердяевское высказывание об опасности осуществления утопий. /Между прочим, Ленин, который во всем был антиподом Бердяева, сделал прямо противоположное заявление: "Утопия в политике есть такого рода пожелание, которое осуществить никак нельзя, ни теперь, ни впоследствии...", хотя, казалось бы, Владимир Ильич должен был бы высказывать в этом отношении больший оптимизм/. Да что там 20-ые годы, ведь о приведенных строках Меркурьевой всего 10-15 лет назад в наших журналах писали бы так: вопль насмерть перепуганной буржуазочки, у которой потревожили пронафталиненное житье-бытье. У Замятина есть рассказ "Церковь Божия" - страшноватенькая притча о купце, который построил на награбленные деньги церковь, а когда его, убитого, стали в ней отпевать, то вокруг распространился запах мертвечины. Мысль рассказа была быстро разгадана бдительными караульными. Вот что писала "Литературная энциклопедия" в 1930 году: "Политический смысл этой притчи очевиден: церковь божия это коммунизм, убийца Иван - это большевики, мораль, к-рая отсюда должна быть выведена, - на крови не построишь социализма". Авторы заметки воображали, что они крепко "приложили" "буржуазного перерожденца", а оказалось, что ненароком сказали правду: на крови и впрямь ничего доброго и справедливого не построишь. Хотя мы и попробовали. "Насилие, ненависть и несправедливость никогда не смогут сотворить ни умственного, ни нравственного и ни даже материального царствия на Земле", - то же самое говорил один из создателей современной социологии Питирим Сорокин. За что и Сорокин, и Замятин лишились родины. Нам мыслители были ни к чему. История стала раскручиваться по сценарию Замятина. Запуская невиданный в мире репрессивный аппарат, Сталин одновременно и небезуспешно с помощью множества приводных ремней, в том числе, построенной в шеренгу писательской братии, убеждал народ в том, что ему, народу, живется лучше всех на свете, что ни у кого нет таких прав и свобод.

Я другой такой страны не знаю, Где так вольно дышит человек,

старался как только мог придворный песенник Василий Лебедев-Кумач, а Исаак Дунаевский укладывал эти строки на великолепную музыку как раз в те самые кровавые годы, когда в застенках погибло, вероятно, больше людей - причем невинных - чем в какую-нибудь военную годину. Впрочем, что ж корить музыкантов: все мы распевали "Песню о Родине" и "Марш энтузиастов" с большим воодушевлением. И в замятинском Городе жители-нумера были свято убеждены в том, что их строй наилучший. "Мы покинули берег и сели на корабль. Мы сломали за собой мост и более того: мы сокрушили и сам берег. Теперь, корабль, берегись! Возле тебя океан. Правда, он бушует не всегда; порою он покоится, как шелк и золото, как прекрасная мечта. Но придет час, когда вы узнаете, что он бесконечен и что нет ничего страшнее бесконечности". Это сказал Ницше. Великие в конечном счете всегда оказываются правы, даже если поначалу их не понимают. Целесообразность прожитых нами десятилетий ставится сейчас под сомнение. Но историю удается исправить только в фантастических романах. В реальной жизни остается использовать ее опыт...

Закончу тем, с чего начал. Мы обязаны понять, что с нами произошло, мы должны понять, почему миллионы людей позволили превратить себя в рабов, намереваясь проделать совершенно противоположный маневр, почему так странно повели себя многие умные и отнюдь необолваненные люди /писатели прежде всего/, почему старые большевики наговаривали на себя фантасмагорическую напраслину, хотя не у всех из них "признания" выбивали под пытками. Современная молодежь старается отмахнуться от неприятных воспоминаний. Ничего не выйдет, мальчики, поверьте мне. Если болезнь загнать вглубь, то она рано или поздно даст рецидивы. Уже дает. Нет ничего нелепее позиции одного студента, который, выбрав себе журналистское поприще, не пошел на президентские выборы, заявив, что политика его не интересует, а писать он собирается исключительно про искусство. Я уверен, что новоявленный эстет, видимо, намеревающийся получить ордер на жительство в башню из слоновой кости, знаком с известной максимой: "Красота спасет мир". Но я не уверен, что он слышал слова Владимира Соловьева: "Странно кажется возлагать на красоту спасение мира, когда приходится спасать саму красоту..." Может быть, взгляд на советскую фантастику хоть отчасти прояснит темные страницы нашей истории, хотя я понимаю, что такая задача не всегда перекликается с чисто литературоведческим подходом, которого не избежать, да я и не стремился; может быть, ни об одном другом жанре не наговорено столько бессмысленной и вредной ерунды, сколько о фантастике, особенно о так называемой научной фантастике. Заранее хочу повиниться: иногда мне приходилось заскакивать вперед и употреблять, может быть, не всем понятные термины и не всем знакомые произведения, свое понимание которых я по композиционным соображениям на некоторое время отодвигал. /Невозможно, скажем, внятно растолковать их без примеров/.