Перекресток - [4]

— Здесь. Здесь, в гостинице. Тут отличная комната для переговоров, да и идти вам никуда не надо будет, — поспешил успокоить её толстяк. — Как только отдохнете, решите, что пора позаниматься делами, позвоните мне, вот…

Он неловко вытащил из нагрудного кармана пиджака визитку и протянул её Нике, но стоявший, казалось бы, на изрядном отдалении и совершенно не слушающий их разговор Мишель ловко перехватил твердый бумажный прямоугольник, на котором красивым, готическим шрифтом кириллицей и по латыни были написаны имя-фамилия, род деятельности, название конторы, а на обратной стороне — многочисленные телефоны Андрония: домашний, служебный, клубный, ресторанный и еще полудесятка мест, где можно было застать толстячка и днем, и ночью.

— Там скоро и переносной появится, обещали к концу года и у нас связь наладить, мы в этом проекте тоже участвуем, финансово… — явно гордясь своей причастностью к последним достижениям техники, сказал толстячок.

— Какие у вас обширные интересы, под стать фигуре, наверное, — с милой язвительностью, как королева пажу, улыбнулась Ника и начала было подыматься на второй этаж по узкой, но шикарно отделанной мрамором и бронзой лестнице, как её задержал еще один вопрос Андрония, заданный вполголоса, будто исподтишка, с оглядкой на уже отошедшую на свое постоянное место девушку-администратора:

— Скажите, а как теперь, ну, в свете этого и вообще всего, ну и так далее… — толстячок замялся, пытаясь сформулировать слишком уж нетактичный, по его мнению, вопросец, но справился с собой и выпалил: — Антона Карева теперь ждать на фестивале или не стоит?

— О, боги!!! Опять… — округлила глаза Ника. — Как у вас, здесь, все просто и легко. Если мужчина и женщина живут в одном номере, значит, спят вместе, а если спят вместе, но третий тут лишний… Антон непременно приедет, думаю, он уже давно в пути и стремительно приближается к вашему городку. А вместе мы не приехали потому, что у каждого существует, кроме личной, еще и общественная жизнь. Антон задержался в столице по концертным своим делам, это гораздо важнее и для него, и для меня, чем совместная ночь в мерзко скрипящем и стучащем вагоне старого поезда…

То ли толстячку показалось, то ли язвительная блондинка и в самом деле под конец своей язвительно-обличительной речи показала ему дразнящий розовый влажный язычок, но тут же она развернулась на каблуках и бойко застучала ими о мрамор… За ней незамедлительно последовал и Мишель, вот только до тех самых пор, пока он не поднялся по лестнице и не скрылся за поворотом, Андронию казалось, будто с седого, коротко остриженного затылка буровят его внимательным, пристальным взглядом холодные глаза поверенного в делах…

2

За спиной Максима вздыхал пневматикой, лязгал металлом, визжал электродвигателями, сверкал отраженными от высоких, под потолком, окон огнями сварки, беззлобно, от души, матерился и топал грубыми, промасленными башмаками многих десятков ног затихающий на обеденный перерыв цех. Максим свою норму за полсмены сделал чуть раньше срока, потому и станок выключил, и стружку обмел минут за десять до того, как и остальные пролетарии начали закругляться. Протирая руки ветошью, Максим первым из всего цеха вскарабкался по крутой металлической лестнице на второй этаж, к бытовым помещениям, крикнул в открытую дверь конторки мастера, что б тот принял сегодняшний продукт, и отправился по длинному, пока еще тихому и пустынному коридорчику в самый его конец, к душевым и раздевалке, откуда несло странной смесью запахов металла, машинного масла, грязного белья, пота, дешевого табака и крепкого одеколона…

В душевой не шумела вода, не толкались, переругиваясь, друзья-приятели по смене, как это обычно бывало в конце рабочего дня, и Максим спокойно, не торопясь, занял свое любимое, самое дальнее от входа место у глухой стены, подальше от окошка, из которого традиционно поддувало холодным сквознячком. Раздеваясь и вешая на крючки над металлической, грубо сваренной лавкой, покрытой какой-то синтетической доской, свою промасленную робу, Максим приметил среди многочисленных обмылков, лежащих на полочках под душевыми кранами, довольно большой кусок не размякшего, но и не кажущегося на первый взгляд деревянным, мыла. Шагнув в эту кабинку, отделенную от других толстой кирпичной стеной, обложенной полуобколотым ветхим кафелем, Максим включил горячую воду и долго-долго просто стоял под струями, выгоняющими из тела привычную усталость. Будь сейчас вечер, душевая уже наполнилась бы народом, постепенно сдающим смену, воздух загустел бы от запахов машинного масла и мужского пота, от крепких выражений и незамысловатых шуток, но в середине дня один лишь Максим усердно тер о синтетические волокна мочалки такое же синтетическое, плохо мылящееся мыло.

Пролетарий неторопливо и тщательно смыл с себя последствия законченной на сегодня рабочей смены, кое-как обтерся плохо впитывающим влагу полотенцем и, пришлепывая незашнурованными ботинками, прошел в раздевалку, полупустую, гулкую, заставленную по периметру высокими металлическими шкафчиками с маленькими личными замочками. Бросив на стоящие в центре помещения лавки грязную робу, Максим открыл свой шкафчик с простеньким казенным замком, достал относительно чистые брюки, рубашку, свитерок и куртку, разложил одежду на куске из того же шкафчика извлеченного полиэтилена, и присел на лавку, устроив себе маленький перерыв перед одеванием. Обтерев руки куском валяющейся кругом — и на полу, и на лавках, и на шкафчиках — ветоши, Максим достал из кармана куртки хорошие, по его собственным меркам, сигаретки, курить которые в цеху во время смены означало тоже, что и просто раздать их даром всем работающим рядом, но вот в относительном спокойствии и одиночестве раздевалки такое себе можно было позволить.