Перекресток. Частный случай - [168]
Только теперь до него дошла фраза, сказанная собеседником: «Мы там не имеем возможностей следить…»
— Вы сказали «там». В Москве, что ли?
Александр засмеялся.
— О, нет, нет. Гораздо дальше! Я, видите ли, в вашей стране гость.
— Вот оно что… То-то мне говорили, что Жанна придет с каким-то иностранцем. Но по-русски вы говорите так, что никогда бы не подумал…
— Так я ведь, собственно, и сам русский по крови — родители попали туда во время войны. Так что здесь я чувствую себя как дома.
— Ясно, — кивнул Вадим, хотя ничего ясного тут не было, и вообще он совершенно не представлял себе, о чем можно разговаривать с иностранцем — хотя бы и «русским по крови». При чем тут кровь!
Беспокоиться, впрочем, было излишне — Александр сразу взял инициативу разговора в свои руки и вел его уверенно, без нажима, как действует опытный ведущий в отработанной телепередаче. «Ну точно, как перед камерой», — снова подумал Вадим.
— … А мир все же тесен. — Александр с улыбкой поглядывал вокруг. — Я вот сейчас смотрю — в сущности, все так же, как на любой русской вечеринке где-нибудь в… Париже, Нью-Йорке, не знаю, — да где угодно! Нюансы, конечно, есть, а так… Да и не только русской, если уж на то пошло. Национальные различия тоже ведь сейчас как-то стираются мало-помалу… в интеллигентном обществе, я хочу сказать. Даже такая вот штука, как это увлечение всяким ретро, — он кивнул на танцоров, столпившихся вокруг закапризничавшего патефона, — на Западе ведь абсолютно то же самое, в Париже на Маршэ-о-Пюс такие штуки отрывают с руками, их ведь мало осталось, в свое время повыбрасывали, торопились обзаводиться электроникой…
Он опять налил в обе рюмки, Вадим с удовлетворением отметил про себя, что не пьянеет, хотя выпил уже порядочно. Закусон хороший, под такой бочку можно выпить — не окосеешь.
— Кстати вот о ретро, — продолжал Александр, — на Западе мне эта мода понятна больше, там недаром говорят о «ностальгических тридцатых» — тридцатые годы действительно вспоминаются как идиллия…
— Хороша идиллия, — буркнул Вадим, — Гитлер уже страну за страной хапал.
— А, это же никого не волновало, о чем речь! У меня дома старые французские журналы — времен Мюнхена, — так там знаете какие заголовки? «Мир для нашего поколения», «Франция не будет воевать за чехов» — ну и так далее, в таком же роде. Вроде как сейчас, знаете, «Работа вместо ракет», ха-ха-ха… Нет, но я даже не об этом; Гитлер, нацизм — сейчас там это все давно забытое прошлое, сегодняшний европеец — или американец — он о другом думает, в тридцатые годы не было ни проблемы молодежи, ни наркотиков, ни терроризма, ни атомной бомбы… Так что сравнение — ну так, на первый взгляд, для обывателя, если хотите! — сравнение не в пользу нашей эпохи, вот они и млеют над патефонами и абажурами «тиффани» — молодость вспоминают… А вот здесь, в России, менее понятно, вы не согласны? Здесь тридцатые годы должны вызывать ассоциации скорее… ну, как бы это сказать…
— Не ломайте себе голову, мистер Александр, давайте лучше выпьем водки.
— Ну, Вадик! — огорченно воскликнул сосед. — Вот тут, Вадик, вы меня обидели! Не думал я, что меня в России, хотя бы в шутку, будут называть «мистером». Вы что, действительно считаете меня таким уж чужаком?
Вадим пожал плечами, ему сделалось неловко. Черт, может, и в самом деле прозвучало бестактно…
— Нет, ну что вы… Я, знаете, как в том анекдоте — когда выпью, дурной делаюсь. Поехали…
— А почему бы не на «ты», раз уж мы так хорошо сидим?
— Можно и на «ты», пуркуа-па.
— Вы что, говорите?
— Запросто, а что? Знаю несколько фраз, швейцаров в кабаках пугать, если не пускают. Пуркуа-па, сэляви и еще это… сакрэ ном де шьен. Малый джентльменский набор. Ну что ж, брудершафт так брудершафт!
Они выпили на брудершафт. Саша уже казался ему вот таким парнем.
— Ты, Саша, здесь надолго? — поинтересовался он. — И вообще в качестве кого?
— По линии ЦРУ, — подмигнул тот.
— Нет, серьезно, я в смысле — туризм или по делам?
— По делам, Вадик, будь они неладны. — Саша вздохнул. — Понимаешь, поставили мы тут вам автоматическую линию на фабрике Розы Люксембург, а она чего-то не того. Рекламация за рекламацией, вот и приходится летать.
— Несолидная у тебя фирма, Саша, сменить бы надо. И сколько же ты еще тут пробудешь?
— Да еще с полмесяца наверняка. А что?
— На лыжах ты… ходишь? — сосредоточенно спросил Вадим.
— Хожу, Вадик, хожу. И хожу, и бегаю, и вообще. Могу тебе такой телемарк продемонстрировать!
— Ну, телемарк нам без надобности, а вот если равниной не брезгуешь, приезжай ко мне на базу как-нибудь в будни. Я лыжную базу сторожу. Тебе не говорили?
— Нет, но это здорово, старик! Для писателя лучшей работы и быть не может. И лыжники приезжают, как я понимаю, только на конец недели?
— Именно. Поэтому ты приезжай в будни — лыж и ботинок там навалом, подберем самые удобные, побродим по заснеженному лесу… Он еще заснеженный, но учти — это уже ненадолго!
— Старик, все понял! — Александр прижал руку к сердцу. — Телефон там у тебя есть?
— Телефона нет, но ты подваливай в любой удобный для тебя день. Кроме пятницы, это уже не очень — после обеда начинают съезжаться трудящиеся. А предупреждать не обязательно, я там всю неделю безвылазно. Договорились?
Герои «Киммерийского лета» — наши современники, москвичи и ленинградцы, люди разного возраста и разных профессий — в той или иной степени оказываются причастны к давней семейной драме.
В известном романе «Перекресток» описываются события, происходящие в канун Великой Отечественной войны.
Роман ленинградского писателя рассказывает о борьбе советских людей с фашизмом в годы Великой Отечественной войны."Тьма в полдень" - вторая книга тетралогии, в которой продолжены судьбы героев "Перекрестка": некоторые из них - на фронте, большинство оказывается в оккупации. Автор описывает оккупационный быт без идеологических штампов, на основе собственного опыта. Возникновение и деятельность молодежного подполья рассматривается с позиций нравственной необходимости героев, но его гибель - неизбежна. Выразительно, с большой художественной силой, описаны военные действия, в частности Курская битва.
Роман «Ничего кроме надежды» – заключительная часть тетралогии. Рассказывая о финальном периоде «самой засекреченной войны нашей истории», автор под совершенно непривычным углом освещает, в частности, Берлинскую операцию, где сотни тысяч солдатских жизней были преступно и абсолютно бессмысленно с военной точки зрения принесены в жертву коварным политическим расчетам. Показана в романе и трагедия миллионов узников нацистских лагерей, для которых освобождение родной армией обернулось лишь пересадкой на пути в другие лагеря… В романе неожиданным образом завершаются судьбы главных героев.
Действие романа разворачивается в последние месяцы второй мировой войны. Агония «третьего рейха» показана как бы изнутри, глазами очень разных людей — старого немецкого ученого-искусствоведа, угнанной в Германию советской девушки, офицера гитлеровской армии, принимающего участие в событиях 20.7.44. В основе своей роман строго документален.
Иван Грозный... Кажется, нет героя в русской истории более известного. Но Ю. Слепухин находит новые слова, интонации, новые факты. И оживает Русь старинная в любви, трагедии, преследованиях, интригах и славе. Исторический роман и психологическая драма верности, долга, чувства.
Прозу Любови Заворотчевой отличает лиризм в изображении характеров сибиряков и особенно сибирячек, людей удивительной душевной красоты, нравственно цельных, щедрых на добро, и публицистическая острота постановки наболевших проблем Тюменщины, где сегодня патриархальный уклад жизни многонационального коренного населения переворочен бурным и порой беспощадным — к природе и вековечным традициям — вторжением нефтедобытчиков. Главная удача писательницы — выхваченные из глубинки женские образы и судьбы.
На примере работы одного промышленного предприятия автор исследует такие негативные явления, как рвачество, приписки, стяжательство. В романе выставляются напоказ, высмеиваются и развенчиваются жизненные принципы и циничная философия разного рода деляг, должностных лиц, которые возвели злоупотребления в отлаженную систему личного обогащения за счет государства. В подходе к некоторым из вопросов, затронутых в романе, позиция автора представляется редакции спорной.
Сюжет книги составляет история любви двух молодых людей, но при этом ставятся серьезные нравственные проблемы. В частности, автор показывает, как в нашей жизни духовное начало в человеке главенствует над его эгоистическими, узко материальными интересами.
Его арестовали, судили и за участие в военной организации большевиков приговорили к восьми годам каторжных работ в Сибири. На юге России у него осталась любимая и любящая жена. В Нерчинске другая женщина заняла ее место… Рассказ впервые был опубликован в № 3 журнала «Сибирские огни» за 1922 г.
Маленький человечек Абрам Дроль продает мышеловки, яды для крыс и насекомых. И в жару и в холод он стоит возле перил каменной лестницы, по которой люди спешат по своим делам, и выкрикивает скрипучим, простуженным голосом одну и ту же фразу… Один из ранних рассказов Владимира Владко. Напечатан в газете "Харьковский пролетарий" в 1926 году.
Прозаика Вадима Чернова хорошо знают на Ставрополье, где вышло уже несколько его книг. В новый его сборник включены две повести, в которых автор правдиво рассказал о моряках-краболовах.