Перекрестки - [13]

И вот опасная лотерея, за которую Перри имел глупость проголосовать, свела его с Бекки. Будучи хитрым и любопытным червячком, он изучил все закоулки Первой реформатской. В зале собраний, за дверью, которая казалась запертой, на деле же нет, был просторный встроенный шкаф для верхней одежды; туда-то, когда прочие пары рассеялись по первому этажу церкви, Перри и привел сестру. Они сели по-турецки на линолеум под рядами пустых вешалок. Голая лампочка освещала пыльную чашу для пунша, упаковки картонных стаканчиков и два осиротевших зонтика.

– Ну, – потупясь, сказал Перри.

– Ну?

– Можем просто прибегнуть к некой системе оценок и указать друг другу на ошибки, чтобы этого избежать.

– Согласна.

Обрадовавшись, что она согласилась, Перри взглянул на сестру. Она еще не обзавелась гардеробом, подходящим для “Перекрестков” (ни комбинезонов, ни холщовых штанов, ни армейской куртки), но в ее старом свитере было больше одной дырки. Перри не верилось, что она вступила в “Перекрестки”, это перевернуло естественный порядок вещей.

– Я восхищаюсь твоим умом, – не глядя на Перри, заученно произнесла Бекки.

– Спасибо, сестра. А я восхищаюсь, правда восхищаюсь, твоей искренностью. У тебя куча друзей-притворщиков, но ты никогда не притворяешься. Просто удивительно. – Заметив, что Бекки поджала губы, Перри добавил: – Некрасиво получилось. Я не хотел осуждать твоих друзей. Я лишь пытался сказать о тебе что-то хорошее.

Бекки упрямо поджимала губы.

– Давай перейдем к помехам, – предложил Перри. – Подозреваю, это более плодородная почва.

Она кивнула.

– Что в моем поведении мешает тебе узнать меня лучше?

Перри подумал, что задача сформулирована некорректно. Хотя бы потому, что предполагается, будто они с Бекки стремятся лучше узнать друг друга.

– Пожалуй, – начал он, – мне мешает то, что я не нравлюсь тебе и ты всегда как будто злишься на меня, вот как сейчас, и за последние года три или четыре ни разу не попыталась поговорить со мной по душам, по крайней мере, я такого не помню, хотя мы живем в одном доме.

Бекки рассмеялась, но как-то судорожно, точно смех грозил перейти в рыдания.

– Признаю свою вину, – сказала она.

– Я не нравлюсь тебе.

– Нет, я о том, что мы не говорим по душам.

Ее лицо, которое Перри, пользуясь редкой возможностью, рассматривал вблизи, было безукоризненным. Как ни силился он отыскать хотя бы один изъян (у него самого было несколько очень заметных) или несовершенство в одной из главных черт (тонкость губ, квадратность подбородка, некрасивость носа), не находил ничего. Длинные, блестящие, прямые волосы Бекки были цвета более насыщенного, чем его немного фальшивое золото: прочие девушки завистливо сравнивали свои волосы с ее идеальными (в платоновском смысле) локонами. Перри понимал, почему Бекки считали красавицей – и почему это ошибка. Отсутствие недостатков не означает достоинство. Тут просто глазу не за что зацепиться, как если бы мы видели веревку от воздушного шарика, а сам шарик – нет. Раздражаясь от вида натянутой вертикальной веревки, уходящей в пустоту, люди, проследив ее взглядом, находят, что она, судя по виду, должна быть исключительно заманчива.

Бекки тоже ему не нравилась.

– То есть ты хочешь сказать, – спросила Бекки, – что помеха заключается в моих поступках?

– В этой части упражнения – да. Я перечисляю то, что мне мешает.

– А мне мешает твоя манера общаться. Ты хоть сам-то себя слышишь?

– Ну вот, началось унижение.

– Вот об этом я и говорю. То, как ты это произнес. Как английский аристократ.

– У меня среднезападный акцент.

По ее лицу пошли красные пятна.

– Как ты думаешь, каково нам общаться с человеком, который вечно смотрит на нас сверху вниз, точно посмеивается над нами? Который вечно ухмыляется, будто знает что-то, чего не знаем мы?

Перри нахмурился. Возразить, что на Джадсона он не смотрит сверху вниз (разве что в прямом, физическом смысле), значило признать ее правоту.

– Который относится ко мне как к слабоумной, потому что у меня четверка по химии.

– Химия не всем дается.

– Но у тебя-то пятерки с плюсом, так ведь? Причем тебе это ничего не стоит. Ни сил, ни нервов.

– Возможно. Ты бы тоже получила пять, если бы действительно хотела. Я не считаю тебя глупой, Бекки. Это неправда.

Он почувствовал, что растрогался, а здесь, в шкафу, наедине с сестрой, это не прибавит ему очков.

– Я говорю о том, что чувствую, – парировала Бекки. – Чувства не могут быть неправдой.

– Всё так. То есть ты хочешь сказать, тебе мешает то, что я хорошо учусь.

– Нет. Я хочу сказать, что ты как будто не здесь. Ты как будто за тысячи миль от нас. Я хочу сказать, что это не прибавляет мне желания узнать тебя лучше.

В школе Бекки пользовалась всеми мыслимыми социальными привилегиями, однако в “Перекрестки” пришла не ради развлечения и не из любопытства – тут надо отдать ей должное. Она выкладывалась по полной, не скрывала чувств, была искренней, не боялась конфронтаций, хотя, пожалуй, безусловная любовь ей пока не давалась. Она как раз вступила в стадию неофитского пыла. Сам Перри проскочил эту стадию так стремительно, что к октябрю, когда он впервые поехал с “Перекрестками” на выходные в Висконсин, в христианский молодежный центр у озера, Перри даже ностальгически пожалел Ларри Котрелла, тоже десятиклассника, который торжественно подошел к нему с половинкой камешка. Галька на берегу растрескалась от мороза, и один из членов ближнего круга придумал подарить другому половинку камешка, а вторую оставить себе – в знак того, что они две части единого целого; его пример оказался заразителен. Перри толком не знал Котрелла и был тронут и подарком, и последующими объятиями, но не по той причине, о какой можно было подумать. Его тронула наивность Котрелла. Перри понимал, что это игра, а Котрелл еще нет. Пожалуй, его тронул бы и пыл Бекки, сумей он разгадать, почему она, бесспорная королева класса, снизошла до “Перекрестков”.