Перехватчики - [26]

Взлетев, мы построились в пеленг и пошли в зону воздушного боя. Самолет противника дожидался нас, курсируя по заданной ему линии на скорости, близкой к максимально допустимой.

Как только цель была обнаружена, Кобадзе доложил об этом на КП. Мы перестроились в боевой порядок: разомкнулись по дистанции и интервалу. Я переключил прицел, включил фотопулемет и дал контрольную очередь в безопасном положении.

Теперь нужно было сблизиться с целью и занять исходное положение для атаки. Здесь уж многое зависело от скоротечности сближения, от внезапности.

Первую атаку Кобадзе выполнял с принижением. Я шел по прямой, а потом, когда он стал отваливать, повторил маневр ведущего.

Сейчас вся хитрость заключалась в том, чтобы ни на секунду не терять из поля зрения цель и самолет ведущего, не начать раньше и не опоздать со стрельбой из фотопулемета. Иначе можно было попасть в свой самолет или создать большой временный интервал между атаками цели каждым истребителем.

Едва я отошел в сторону, как на противника снова обрушился огонь капитана. Ведущему не нужно было занимать стремительности. На этот раз он атаковал, находясь на одной и той же высоте с ним.

А третью атаку выполнял с превышением над целью. Я делал то же самое. В этом полете нужно было на минимально коротком пути противника сделать по нему как можно больше метких и разнообразных по своей тактике атак. Научиться вести огонь из любого положения самолета было мечтой каждого.

Как справились мы с этим упражнением курса боевой подготовки, могли сказать только фотопленки. Однако особых надежд на удачу я не питал — все для нас было ново, и мы в какой-то степени напоминали щенков, которых только недавно стали выпускать на улицу; но, если бы мне сказали, что моя пленка оказалась совершенно чистой, я счел бы себя глубоко несчастным. Ведь как еще далек был этот перехват от тех, которые выполняли опытные летчики в сложных метеоусловиях, когда цель, стремясь уйти из-под удара, маневрировала по высоте и направлению и даже могла вступить с преследователями в бой, открыть огонь из пушек и пулеметов. Нам предстояло многому еще научиться. Доложив на КП о выполнении задания, мы взяли курс на аэродром и уже через пять минут были над ним. На посадку заходили по одному. Перед третьим разворотом я стал выпускать шасси. Вот-вот должны были потухнуть красные сигнальные лампочки на приборной доске и загореться зеленые. Но этого не случилось. Я постучал по ручке крана шасси и посмотрел на то место на плоскостях, где должны выйти механические указатели. «Солдатики» оставались убранными. Их красные шляпки были заподлицо с обшивкой.

Пора уже выполнять последний, четвертый разворот. Но шасси по-прежнему не выпускалось.

Я почувствовал, как по спине пробежали мурашки. «Что-то случилось. Неужели не выпустится? — мелькнула страшная мысль. — Это значит садиться на «пузо».

Я видел, как однажды садился с убранным шасси капитан Истомин. Но это случилось на «иле», посадочная скорость его была вдвое меньше той, на которой предстояло сесть мне. Я видел длинную, вспаханную штурмовиком борозду, начисто снесенные гондолы шасси и пушки, закопавшиеся в земле.

«А что будет с этой машиной и со мной, не защищенным, как на «иле», со всех сторон толстой броней?»

— Что произошло? Почему не отвечаете? Идите на второй круг, — дошел до моего сознания голос руководителя полетов.

— Не выпускается шасси! — доложил я.

Несколько секунд руководитель не отвечал, и эти секунды показались вечностью. Теперь я понял, как бывает тоскливо одному в небе.

— Идите на второй круг. Попробуйте выпустить шасси, — сказал руководитель.

Я попробовал, но безрезультатно. На приборной доске по-прежнему горели три красных огонька, по-прежнему торчали в гнездах «солдатики».

— Доложите, сколько осталось горючего в баках, — снова раздался в наушниках голос руководителя.

Горючего было много, и я мог сделать над аэродромом не один десяток кругов, только был бы толк.

Но руководитель не заставил меня кружить над аэродромом, он велел идти в зону пилотирования и там сделать несколько фигур высшего пилотажа.

Его расчет был прост. Я должен был создать самолету перегрузки, с помощью которых можно сорвать шасси с замков.

И точно, едва я сделал энергичный боевой разворот, как красные сигнальные лампочки потухли, и через несколько секунд загорелись зеленые. «Солдатики» теперь стояли на плоскостях, как часовые на посту.

У меня отлегло от сердца.

— Шасси выпущено! — доложил я руководителю.

Как только самолет остановился в конце взлетно-посадочной полосы, его облепили инженеры и техники. Я не успел вылезти из кабины, а мне уже сообщили причину невыпуска шасси.

Все объяснялось просто. На выруливании в замок шасси попала вода из лужи. В воздухе на большой высоте она замерзла.

— Кто же виноват? — спросил я у техника, довольный благополучным исходом. — Весна?

— Вы виноваты, товарищ командир, — техник вставил предохранитель в головку стреляющего механизма моего сиденья. — Выруливали по лужам, как на глиссере. Вам бы в моряки идти.

Стоявшие на земле техники засмеялись.

Я хотел осадить остряка, но посмотрел на его бледное усталое лицо и осекся… Видно, ему пришлось пережить немало горьких минут. Ведь если бы что-нибудь случилось, его всю жизнь грызла бы совесть. Техник всецело отвечал за вверенный ему самолет. И за летчика.