Передает «Боевой» - [137]

Чиновник сразу понял, о чем пойдет речь.

— Я не присягавший эксперт-счетовод, но служебные тайны храню, потому что это мой хлеб, Никола.

— Тогда объясни, какими неофициальными путями можно отправить в Швейцарию немного денег.

— Наш лев не котируется нигде, Никола.

— А золото не мертво?

— А как будут отправлены деньги… на вклад?

— Разумеется, на вклад.

— Да, только Швейцария. Но через Стамбул, Никола. Немцы могут конфисковать золото и…

— Так, так… Тогда не прогулялся бы ты до Стамбула? Не бойся, если тебя попробуют ограбить, коллеги из Анкары оградят тебя от мошенников. Обещаю тебе компанию из своих людей. Они поедут с тобой так, что ты не заметишь их.

Чиновник понял, что все это касается суммы, превосходящей его практику:

— Боюсь там только воров.

— Все будет устроено. Так ты понял, что все это тайна? Я ухожу. Придешь ко мне завтра под вечер в Дирекцию. Для паспорта дай мне две фотографии. Не надо, чтобы их видели в документации Дирекции, — будто ты и не выезжал из Болгарии. Понимаешь…

— Уж очень все запутанно, Никола. Скажи правду.

— Не спрашивай. Знаешь ведь, что не скажу.

Чиновник усмехнулся:

— Если бы мне иметь от этого хоть что-нибудь…

— Может, и ты получишь что-нибудь.

— Мерси, мерси. У меня есть сто тысяч… только вот с золотом не знаю как…

— Это твое дело. Ничем не могу тебе помочь. Найдешь золото, дам и тебе возможность вывезти его.

— Мерси. А таможня?

— Приготовь такие документы, чтобы вклад стал действительным и чтобы он был недоступен ни господу ни черту. Только мне или человеку, который будет знать вписанный в договор с банком мой пароль. Обыкновенная подпись и пароль.

— Будет сделано.

— Тогда завтра ко мне. Понял? И помни, я требую сохранения тайны. В противном случае поплатишься головой. Я тебя не запугиваю. Говорю правду. Мои люди найдут тебя, куда бы ты ни скрылся. Если будешь работать честно, и тебе перепадет.

Гешев шел по мрачной разбитой улице. Спотыкался о кирпичи. Он острее других чувствовал, что времена меняются. Лучше других понимал, что тучи сгущаются. Знал, что в настоящий момент еще есть кое-какие шансы спастись от большевизма, но не было никого, кто дал бы ему силы и власть.

Гешев решил работать, как и прежде. Коммунисты должны умирать. Он знал, что подобный способ борьбы бессмыслен, что в нем одна жестокость, и это в какой-то степени успокаивало его. Как-никак Гешев воюет против большевизма! Но приготовился в любой момент вскочить на коня. Пройдет какое-то время, и он покинет Болгарию.

…Иван Владков получил право на последнее слово.

— Благодарю за любезность, господа. Я думаю, что вам уже теперь ясно: наше слово не последнее, наше слово только начинает звучать, а ваше слово было первым, но оно уже отзвучало. Там, где был один солдат, поднимутся сотни кристально честных людей. Вы сами убедитесь, что у нас сотни друзей. Я прочту вам стихотворение, которое написал, пока слушал заключительную тираду адвокатов:

Я умираю. Свой долг выполнил я.

Слезы о немногом! За нами — штыки.

Перед нами — вечность. Победа и свобода. Радость.

Манол Божилов, размазывая слезы по лицу, проговорил:

— И я хочу сказать последнее слово… я, как все…

Бончо Белинский дернул его за рукав:

— Говори, гад! Говори, мерзавец!..

Дали слово Стоянке. Она поднялась. Перекрестилась.

— Вот вам крест, господа, если на брюхе приползете ко мне за куском хлеба, и корки не дам. Хоть золотом осыпьте меня. Вот вам мое последнее слово.

Процесс, по оценке доктора Пеева, вкратце отразил сущность антифашистской борьбы в Болгарии.

— Не имеет значения, из каких побуждений мы ведем борьбу против фашизма, мы, осужденные на смерть.

Мы враги национал-социализма. Мы за жестокое и справедливое возмездие! Мы за миллионы пострадавших от этой власти! И если хотите знать правду, я жалею не нас. Мы несем частицу страданий народа, которая по долгу падает на нас. Я жалею те тысячи невинных, которые еще пострадают, завоевывая победу.

Процесс окончился помпезным выходом состава суда из дверей, напротив которых висел портрет царя Симеона II.

Доктор Пеев знал свой приговор. Добрев смотрел в пол. Когда он начал читать решение суда, голос его задрожал. Эмил шепнул:

— Он вместо меня боится!

Иван Владков пожал плечами:

— Меня не забудут!

Когда их вели обратно в комнату для осужденных, чтобы отправить в тюрьму, они уловили момент и обняли друг друга. Анна тихо плакала. Доктор Пеев погладил ее волосы.

На улице перед судебной палатой был настоящий митинг. Сотни людей терпеливо ждали. Они высматривали подсудимых за цепью полицейских. Молчаливо смотрели, как их сажают в автомобили. Видели черные закрытые машины. Завыла сирена. И в этот мрачный, дождливый день кто-то зааплодировал. Рукоплескали десятки, сотни людей. Со двора судебной палаты послышался крик Владкова:

— Люди, спасайте Болгарию!

«Сто девяносто кошмарных дней. Удивляюсь, как можно было пережить их. По четыре раза среди ночи мне угрожали расстрелом…» — из письма Александра Пеева.

Предсмертное письмо Пеева:

«Я спокоен. Не испытываю никаких угрызений совести в отношении того, что я сделал и за что осужден. Критика и презрение тех, которых пугает шпионаж, не трогают меня. Я встал на службу Советскому Союзу сознательно: был убежден в правоте дела, за которое он борется. В конфликте между Германией и Советским Союзом место каждого болгарина и каждого славянина на стороне России».