Передает «Боевой» - [127]

— Черт побери, мне нужны не эти молокососы с хлопушками, а стреляные воробьи!

Теперь ему нужны были провокаторы, тайные агенты, незнакомые нелегальным функционерам партии. Кроме того, ему нужно было время, чтобы сориентироваться, собрать все по крохам.

На другой день около двух часов Гешев позвонил Кочо Стоянову и выразил желание встретиться с ним, но встреча должна быть застрахована как от подслушивания дворца военной разведки, так и от доктора Делиуса.

Кочо Стоянов прибыл на виллу Паскови, один. Гешев ждал его в комнате, где уже был накрыт стол. Хозяин виллы тактично удалился, предоставив приемную в распоряжение полицейского и того, кто должен был встретиться с ним.

— Скажи, Гешев, к чему такая конспирация? — Генерал поздоровался с ним за руку. И снова нервный тик руки, которая прижалась к бедру, произвел неприятное впечатление. Этот человек вряд ли спал спокойно. Может быть, он окончательно спился или потерял контроль над собой? И, несмотря на это, он оставался самой сильной личностью в государстве. Как не понимают этого при дворе? И почему князь Кирил до сих пор не остановил своею взгляда на нем?

— Кочо, хочу посоветоваться с тобой. Есть одно дело… Только мы с тобой можем провернуть его.

Гешев хотел узнать, кто имеет влияние одновременно и на князя и на Богдана Филова. Надо было нанести удар по теперешнему председателю совета министров Добри Божилову с его неопределенной политикой как внутри, так и вне страны. Заменить его человеком Гешева. А верховным главнокомандующим армии должен стать Кочо Стоянов.

— Я об этом думаю день и ночь, — разоткровенничался Стоянов.

— И я думаю об этом не из-за каприза, генерал. Для меня это необходимость. Надо очистить страну до основания. Мне надоели полумеры. Большевики по-прежнему действуют.

Генерал глядел на полицейского немигающими глазами.

— Если будем действовать в перчатках, здесь через год будут развеваться красные флаги, а мы будем висеть на фонарях.

Кочо Стоянов в раздражении закричал, что Евдокия теперь командует тверже, чем когда-то Борис, что ее слово, в сущности, направляет страну, что она покровительствует Багрянову, что этот господин уже сделал заявление в «Фёлькишер беобахтер» и в «Винер Курир», сделал заявление турецким журналистам о «возможности для Болгарии оставаться вне войны, даже в стороне от символической войны против Великобритании, не подрывая союзнических отношений с рейхом». Эта игра, диктуемая издалека Евдокией, должна покровительствовать Багрянову и впредь, и фюрер согласился с такой концепцией.

— Так что твои идеи о каком-то другом премьере — фикция. Но действительно, за чьим-то фасадом, к примеру того же Багрянова, ты мог бы стать такой же, как наша Евдокия, самой сильной личностью… понятно, после нее. А я, как генерал и шеф жандармерии, могу лишь слушать тебя. Кроме того, если немцы не вмешаются в эти комбинации, а для этого их надо убедить, что я могу дать им армию не только для Восточного, но и для любого другого фронта…

— Так. С этим предложением ты можешь явиться к фон Брукману.

— Снова тайно?

— Наоборот. До обидного явно. Демонстративно. Разболтав друзьям Евдокии, что предлагаешь фон Брукману… Вот тогда она заинтересуется тобой. После этого явишься к ней с нашим проектом, отрапортуешь и… если ты мастер своего дела, уже утром будешь главнокомандующим армией и жандармерией.

Кочо скривил губы:

— Не потерять бы того, что имеешь.

Встреча Кочо Стоянова с фон Брукманом была назначена на десятое октября. В тот же день закончилась подготовка к процессу над членами группы «Боевого». Генерал был доволен: аргументы в подкрепление его тезиса о «решительной и окончательной расправе» были налицо. Они рассматривались в зале суда…

Фон Брукман был недоволен точностью доктора Делиуса. Полковник считал, что гестапо напрасно продолжает надеяться, что группа доктора Пеева будет разрастаться в глубину. Неудача с дипломатом Янко Пеевым доказывала, что кто-то в Болгарии — даже без помощи советской миссии — информирует Москву о тайнах полиции и «политической погоде» в стране.

Фон Брукман встретился с генералом Кочо Стояновым в Военном клубе. Генерал первым выдал свое беспокойство. Его крайние взгляды на борьбу с подпольем поражали своим размахом. В сущности, они сводились к двум моментам: первый — полностью блокировать села и тщательно прочесать окрестные леса; второй — очистить государство от всех сомнительных элементов. Кочо Стоянов повторил свое предложение, отправленное в коронный совет еще до смерти Бориса, — уполномочить лицо, которое возьмет на себя ответственность за ликвидацию даже ста тысяч коммунистов. Тогда Борис признался, что не имеет ничего против такого развития борьбы, если только найдется общественная сила, которая станет опорой уполномоченному. Теперь Кочо Стоянов хотел обработать полковника, и фон Брукман понимал, что тот будет использовать его как своего союзника, во-первых, перед Бекерле и, во-вторых, перед регентом Богданом Филовым.

— Военно-судебный отдел готовит процесс над Пеевым и его людьми, — рассуждал генерал. — Как мне кажется, доказательства их вины налицо. А если потребуется, вырвем признание у каждого по отдельности. Нужно сесть двум писарям и составить протоколы некоего процесса и дать мне этих маменькиных сынков. Я бы их собственноручно расстрелял. Почему говорю вам это? Любые наши церемонии с красными говорят о каком-то страхе, господин фон Брукман.