Передает «Боевой» - [113]

— Многоуважаемые гости, ваше высокопреосвященство, уважаемые дамы и господа, — начал свою речь Козаров. — Эта наша встреча призвана собрать элиту нашей нации в момент, имеющий решающее значение для судьбы великой Европы. Мы хотим доказать наше несокрушимое единство, причем в тот момент, когда эгоцентристские продажные круги пытаются вынудить великий рейх в одиночку вести священную борьбу против азиатско-плутократической коалиции…

Все слушали внимательно. Господин Козаров официально делился известной всем высокопоставленным лицам тайной о попытках венгерских министров и особенно Каллаи застраховать себя от возможного поражения в войне за счет того, что они заплатят дань: будут продолжать войну против большевиков и заключат мир с западными силами.

Козаров упомянул и о заслугах Гешева. Это показалось неожиданным поворотом к частным вопросам, мало кого интересовавшим, разве что только Павла Павлова, отчасти Костова и в значительной степени доктора Делиуса.

Козаров предложил тост в честь Гешева, и все зааплодировали. И вдруг внезапное, как взрыв, решение министра внутренних дел сообщить самое важное в этот вечер. Даже Данаил Крапчев был застигнут врасплох. Газетчик приготовил блокнот и карандаш, но министр заметил это и, наклонившись к нему, прошептал:

— Публиковать это небезопасно.

Министр развернул лист бумаги. Положил перед собой коробочку, обтянутую лиловым бархатом, и поправил на переносице очки:

— Попрошу вас выслушать высочайшую волю.

По какому поводу? Взгляды выдавали напряжение. Царь — единственный магнит для высшего общества: англофилы рассчитывали на его англофильство. Связавшие себя навсегда с Германией рассчитывали на его германское происхождение. Русофилы из «умеренного антибольшевистского крыла» строили свои планы на том, что благодаря его англофильству большевики признают царя жертвой Гитлера.

— За исключительные заслуги перед нашим троном и нашим народом мы, Борис III, царь всех болгар, решили наградить нашего верного и преданного слугу Николу Гешева медалью «За заслуги» первой степени, а также и знаком с гербом наших предков, украшенным личным гербом тырновских князей.

Один из представителей картеля, генерал-лейтенант запаса, выкрикнул:

— Разве Гешев генерал?

Раздались аплодисменты. Министр тактично умолчал о чине своего полицейского служащего и наградил его личным значком династии с гербом Сакс-Кобург-Готтских принцев, на котором в нижнем углу примостился малюсенький лев. Этим знаком до сих пор награждали только генералов — любимцев дворца.

Гешев был ошеломлен. То и дело произносились речи и предлагались тосты. В них подчеркивались его заслуги. Говорились невероятно приятные вещи, с ним чокались, даже Делиус произнес речь. В сущности, немец был единственным человеком, кто искренне присоединился к решению царя, хотя и ненавидел полицейского. Этот Гешев, так или иначе, довольно много сделал для рейха в Болгарии, и ему можно простить нахальство и грубость.

Гешев был счастлив. Царь наградил его самым высоким орденом, каким только мог, и знаком. Этим самым он хотел сказать две вещи: выразить свое доверие и желание расконспирировать свое предпочтение, оказываемое ему, а это имело целью заставить завистников начать действовать против новоявленного любимца. Да, теперь он должен будет бояться даже собственной тени.

Гешев стал злым, замкнутым. Кто-то сказал:

— Не знал, что Гешев такой скромник.

Тот услышал эту фразу. Скромник? Нет. Умник. Теперь Борис будет плясать под его дудку. А если наделает глупостей, поплатится головой.

Певица исполняла песню, в которой высмеивались евреи. Верховный комиссар по еврейским вопросам ехидно улыбался: кто из присутствующих знает… да, Павел Павлов бережет этот козырь против Гешева… ведь начальник отдела «А», прибегнув к шантажу, вытянул у девяти евреев тридцать два миллиона левов, обменял их на доллары и перевел всю сумму в банк де Лозан!

Костов разговаривал с соседом, генеральным директором какого-то акционерного общества по импорту и экспорту.

— Гешев действительно хороший полицейский, однако в Болгарии всегда с трудом замечали самых выдающихся. Высоко стоят только те, что первыми прорвались наверх, и когда они поднимают голову, их блеск слепит глаза простым смертным, и те не замечают их.

— Разве его величество простой смертный человек, полковник?

Ошеломленный Костов умолк. Когда началась неофициальная часть банкета и гости расселись в креслах, а кавалеры стали приглашать дам танцевать, Данаил Крапчев приблизился к Гешеву, чокнулся с ним и, улыбаясь, спросил:

— Борис хоронит с медалями и возвышает с помощью медалей. Как ты думаешь, что станет с тобой?

— Ты, господин Крапчев, лучше спроси, что станет с Борисом.

Директор газеты с трудом перевел дух:

— Скажи что-нибудь более определенное!

— Ничего особенного, господин Крапчев. Пока что нет ничего особенного. Просто наши милые союзники начали увиливать. Если и мы начнем увиливать, у нас моментально прекратятся всякие неприятные истории и сразу же найдется железная рука.

Крапчев смотрел то на люстру, то на свой бокал, то на руку Гешева. Он, кажется, напал на самое важное, самое поразительное, самое серьезное из всего того, что ему попадалось за последние три года.