Перед уходом - [60]

Остановки троллейбус делал часто и неожиданно, и вскоре в нем осталось лишь одно свободное место — рядом со старухой. Сидя в одиночестве, она молча дивилась тому, что в троллейбусе нет кондукторши и никто не кричит, чтобы оплачивали проезд. «Открытку-то с адресом на столе забыла — беда, — вдруг спохватилась она. — Разве у людей спросить — где?» Старуха верила, что здешние люди знают все, что они подскажут ей нужный адрес и как туда пройти, надо только высмотреть подходящего человека и обратиться к нему с вопросом.

На следующей остановке, тяжко и шумно вздыхая, в троллейбус неуклюже взобралась молодая еще, но уже излишне тучная и рыхлая женщина с большой хозяйственной сумкой, из которой высовывались вялые стрелки зеленого лука. Старуха подумала, что лук плох, что ему никак не место в такой красивой кошелке. Это как если бы генеральскую фуражку надели на голову слюнявому деревенскому дурачку.

Лицом эта женщина смахивала на старшую Егорушкину дочку. Старуха отодвинулась, освобождая для нее побольше места, и искательно улыбнулась ей навстречу. Но женщина не заметила старухиной улыбки и, обмахиваясь пухлой ладошкой в кольцах и перстнях, будто веером, прошла вперед, где уже не было свободных мест. Там она и встала, ухватившись рукой за высокий и блестящий поручень. Подмышка у нее была темная от пота.

Старуха, сконфузившись, отвернулась и увидела… золотые купола. Увенчанные затейливыми византийскими крестами, они жирно сияли на солнце и даже, казалось, плавились: вот-вот потекут. Вокруг них от нестерпимого жара дрожал воздух. Старуха сложила пальцы в щепоть и украдкой понесла ее ко лбу.

Троллейбус вдруг резко затормозил, будто боднул стеклянным лбом невидимую стену. Полная молодая женщина, похожая на Егорушкину дочку, неуклюже взмахнув сумкой, пробежала несколько шажков вперед и едва не упала. Старуху тоже толкнула вперед неведомая сила, и пальцы разжались сами собой.

Прижав локтем к боку толстую книгу, в троллейбус ворвался бородатый молодой человек. Поддернув штаны, потертые на заду и коленях, он сел рядом со старухой и тут же уткнулся в книгу носом. Одет он был в толстый свитер — и это летом, в полдень, в жару! Борода его на горле завивалась колечками. Загорелую шею обтекала тоненькая цепочка. Спереди она пряталась под свитер, и непонятно было, что на ней.

«Неужто крестик?! — ахнула про себя старуха. — Или ж образок, ладанка какая — материно благословенье?» Вспомнив кстати про купола, она поспешно сунулась в стекло, но тех давно уж и след простыл. Троллейбус мчался теперь вдоль ограды какого-то парка. Наружу, между могучими чугунными прутьями ограды, выплескивалась буйная и темная зелень.

Старуха, сдерживая вздохи, заглянула в книгу, которую перелистывал бородач. Целая страница в ней была испещрена загадочными кривыми линиями; слов было совсем мало. «Ученый, а одет бедно… Студент!» — решила старуха и вжалась в стенку, освобождая для умного и бедного человека побольше места.

Студент, не отрываясь от книги, сунул руку за ворот свитера и почесался. Цепочка выползла наружу. Ничего на ней не было — ни крестика, ни ладанки, ни медальона. И это, будто злая шутка или неправедный невесткин попрек, обидело старуху. Она отвернулась и устало прикрыла веки. Чемодан без устали колоти ее по ноге. А студент все шелестел страницами и хмыкал.

Он сошел, когда троллейбус снова обезлюдел. Старуха сверху, через стекло, видела, как он захлопнул книгу, сунул ее под мышку, поддернул штаны и пошел через улицу, машинам наперерез, смело выставив вперед бороденку. Чем чесаться, лучше бы в баню сходил и оделся б полегче!

На этой остановке троллейбус стоял чрезвычайно долго. Старуха вдруг заметила, что осталась в нем одна-одинешенька, даже водителя в кабине нет, и беспокойно завозилась: «Куда привезли?» Тут в переднюю дверь вскочил водитель и хозяином пошел по широкому проходу меж сидений. Рукава его белой прекрасной рубахи были небрежно засучены. Новые черные ботинки блестели. Старуха позавидовала его легкой, праздничной работе. «Самостоятельный какой», — подумала она и, вспомнив и сравнив, пожалела колхозного шофера Кольку Суханкина.

Тот меньше ездил, а больше валялся под стареньким грузовичком-полуторкой, широко раскинув ноги в рыжих сапогах с подвернутыми голенищами и подложив под голову рваное сиденье из кабины. Ходил Суханкин всегда чумазым, был не дурак выпить, и пахло от него бензином и сухой пылью.

— А, мать? — неопределенно и весело спросил водитель. Он внес с собой запах хорошего табака и одеколона. — Остановочку свою проспала?

Старуха быстро облизала сухие губы. Слово «юстиция» давалось ей плохо. Оно царапало горло, как сухая корка, и старуха старалась произносить его осторожно и медленно, по слогам, но все равно получалось нечто, похожее не то на «утицу», не то на «Устинью», но уж никак не на «юстицию».

— Дела-а!.. — протянул водитель, качая головой. Слушая сбивчивую старухину речь, он растерял всю свою веселость. — Юстиция! Ну, забралась ты — дальше некуда! Это же Юго-Запад, вон университет торчит! Теперь тебе лучше бы на метро. Хотя нет — пересадка! Опять заблудишься, закружит тебя. А стоило тебе сюда ехать-то вообще?