Перед лицом жизни - [77]

Этот мир, из которого только сегодня пришел Капелька, был в нескольких шагах от Кривописка и казался настолько близким, что его можно было достать рукой.

За высоким деревянным забором были слышны разговоры прохожих, их смех, веселое посвистывание на ходу и озорные пререкания.

Сколько раз, перед тем как уйти отсюда, Кривописк мечтал совершить какой-нибудь подвиг, но подвига из-за своей лени он не совершал, а, покидая эти места, только тихо вздыхал от удивления и торопился к первому стакану водки, потом спивался и «тепленький», прямо с дела, снова попадал сюда.

Заметив задумавшегося Кривописка, Мистер подошел к нему и сказал:

— Иди спать, дурак.

Кривописк хотел что-то возразить, но у Мистера нехорошо поблескивали глаза, и Кривописк только сунул руки в карманы и покорно встал из-за стола.

В этот вечер никто не поссорился, никто не играл в домино и в карты. Несколько человек слонялись из угла в угол. Анатолий штопал носки, Капелька дремал. А рядом с ним Марфушка пел старинные тамбовские песни.

Старик и Николаев-Российский легли раньше всех и, накрывшись одеялами, оба задумчиво рассматривали потолок…

Ночью Капелька вдруг проснулся от внезапного испуга. Было холодно. В зарешеченное окно дул ветер. Где-то далеко-далеко паровоз просил станцию открыть семафор.

Капелька сел и протер глаза. Он хотел вспомнить, что же ему приснилось, но вспомнить ничего не мог и долго не мог понять, где он и почему так тяжело и страшно.

Прошло несколько дней, интерес к Капельке стал проходить, и скоро все забыли, что он недавно был в городе, ходил по улицам, наделал там каких-то «чудес» и опять вернулся сюда.

Все это было теперь забыто, и, пожалуй, сам Капелька многое успел перезабыть, но его беспокоила старуха, и он боялся Анатолия. Он чувствовал приближение беды и придумывал разные оправдания, но они казались ему неубедительными.

Что делать, как уйти отсюда? Эта мысль не покидала его даже во сне. Хотелось ругаться, и он придирался к Марфушке и кричал, бросая в него пиджак или ботинки.

По вечерам Анатолий рассказывал разные истории, вычитанные из книг, а Капелька прислушивался к его ровному голосу, и однажды ему вдруг захотелось, чтобы Анатолия кто-нибудь убил. Но это было невозможно, и потом такое желание показалось ему несправедливым.

Когда-то он был совершенно равнодушен ко всему и не понимал, как это могут люди не есть и не спать оттого, что они совершили преступление…

Сейчас он чувствовал жалость к самому себе и знал, что его не пощадят и убьют свои же товарищи как собаку, если вся эта история со старухой вдруг выплывет наружу.

Надо было или признаться Константину Петровичу, или бежать… Но признаться он не мог, а бежать пока невозможно.

Иногда Капелька украдкой рассматривал Анатолия. Он смотрел на него с ненавистью, словно на однодельца, который выдал следователю их общее преступление.

Анатолий был здесь совершенно посторонним человеком и держал себя как недолговременный гость, который случайно угодил в этот дом и больше никогда сюда не вернется.

Это видели все, но его любили за веселые рассказы, за сердечную доброту, за его старуху мать.

Когда Анатолий получал от матери передачу, многие, подходя к мешку, брали щепоть табаку и курили его с особым удовольствием, задумчиво и молчаливо, словно вспоминая что-то далекое и неповторимое.

Николаеву-Российскому некого было вспоминать.

Он потерял родных в одиннадцать лет и бродил по городским приютам, воруя на базаре зелень у заезжих мужиков и баб.

С каждым годом ему становилось все труднее восстанавливать в памяти свое детство, и глухие звуки рояля, и сероглазую девочку с широкой лентой в волосах.

Эта девочка была его сестрой, но она всегда ябедничала на Николая, и он ее не любил и обращался с ней, как с уличной девчонкой.

С каждым годом его память слабела, и он становился неуверенным в своих воспоминаниях и старался не думать о том времени, когда был гимназистом и жил вместе с семьей в большом каменном доме, где было много комнат и много цветов.

В доме говорили о войне, часто ссорились и читали книги.

Однажды, проходя мимо кабинета отца, Коленька остановился и прислушался.

— Мне все равно, — сказал отец, — уезжайте куда хотите.

— Но только, ради бога, — сказала мать, — пусть Ника останется с вами.

— Он мне не нужен, — сказал отец. — Я не обязан нянчить чужих детей и воспитывать их на свое жалованье. Нет! Как это все-таки мило! После каждого вашего любовника — ребенок, удивительно мило!

Отец нехорошо засмеялся, а мать вздохнула и поднялась с дивана.

— Да, да, — сказал отец, — после каждого любовника — ребенок.

Задыхаясь, Коленька осторожно отошел от двери и долго потом не мог заснуть, потому что в гостиной кто-то играл на рояле, а в окно смотрела звезда. Он томился и открывал глаза, чувствуя страх и стыд, и никак не мог понять, почему в этом доме все живут так безрадостно и страшно.

Несколько дней он выпытывал у старших гимназистов о жизни, о которой он не знал, и они охотно показывали ему порнографические открытки и рассказывали, почему мужчины спят с женщинами, для чего нужны любовники и публичные дома. Он особенно внимательно рассматривал одну карточку, и ему тогда хотелось плакать от обиды, потому что на карточке была изображена женщина, похожая на его мать. А в субботу Коленька украл у матери маленький револьвер и выстрелил в себя на уроке закона божьего.